Тогда она и полетела домой на крыльях счастья обрадовать домашних. А тут вскоре подошёл и Володя. Она затащила его в свою комнату, заперла на ключ и зашептала, на ходу задёргивая оконные шторы, что хочет любви, о которой мечтала всю жизнь, хочет быть, наконец, женой, если Володя не передумал, хочет быть по-настоящему счастлива и доставлять счастье другим.
— Стоп-стоп-стоп, — заговорил тоже шёпотом Володя, поднимая перед собой руки и как бы загораживаясь ими от Настеньки, — это прекрасно, что ты здорова, но ты забыла о моей крови. Тут-то, к сожалению, ничего не изменилось. Я же говорил, что не могу связывать свою судьбу с твоей.
— Ах ты! — возмутилась Настенька. — Думаешь, я ничего не помню, кроме себя? Знаю я про твою кровь. Это, прежде всего, не то же самое, что СПИД.
Тоже плохо, но лечить можно. В Париже не забудь спросить лекарства. А сейчас ни слова об этом больше. — И Настенька расстегнула блузку, позволив белым шарам засветиться под туго схватившим их полупрозрачным бюстгальтером.
Впервые в жизни она раздевалась без капли стеснения перед человеком, которому готова была отдать всю себя. И она торопилась, боясь, что в споре о крови Володя победит, и она не успеет подарить ему счастье. А ей так хотелось поделиться своей радостью с ним. Она не могла быть эгоисткой. Кровь — это очень важно и очень опасно. Настенька понимала. Но сумеют ли его вылечить?
Если ждать, то так он никогда не женится, никогда не будет счастлив. Этого нельзя допустить. Если кто и поможет ему, так только Настенька. И она раздевалась, вынуждая его медленно, но сдаваться, уступать её напору, её ласкам. Он всё-таки был мужчина, и слишком любил свою Настеньку, чтобы отказаться от того, о чём мечтал столько лет.
Когда, наконец, они оба, весёлые и счастливые, вышли в гостиную пить чай с вареньем, к которому сквозь закрытую дверь их громко приглашала бабушка, Володя был вне себя от смущения, полагая, что все догадались, чем они занимались в комнате Настеньки, хотя он и слышал от смеющейся подруги:
— Пусть догадываются. Мы же не собираемся расставаться. Приедешь со своих зарубежных курсов, и мы, так и быть, поженимся, если не найдёшь себе в Париже другую красавицу, получше меня.
— Лучше, Настенька, во всём мире не может быть, — отвечал Володя, нежно прикасаясь губами к щекам любимой девушки.
А потом была статья в газете, а ещё потом — милиция с ордером на арест.
Володя к этому времени уже был в Париже и узнавал обо всём по телефону, звоня чуть ли не каждый день.
Многочисленные связи, конечно, возымели своё действие, и прокуратура согласилась Настеньку пока не арестовывать в связи с её болезненным состоянием. Началась, что называется, закулисная борьба, затяжная и сложная.
Настенька, слегка оправившись от потрясений, не досидела положенные по больничному листу дни, и вышла в музей на работу. Там тоже не могли оставить без внимания судьбу своей молодой сотрудницы с настоящей, как говорила директор, корчагинской душой. Галина Ивановна, в прошлом сама работник ЦК комсомола, немало занимавшаяся вопросами идеологического воспитания, защитившая даже кандидатскую диссертацию по вопросам интернациональных отношений молодёжи, имела широкий круг весьма влиятельных в Москве знакомых, к которым и обратилась за помощью Настеньке.
Вика со своим женихом Игорем выходили своими звонками и встречами иногда на тех же людей, которым звонили из музея Николая Островского.
Но это не мешало, а только подтверждало необходимость помощи девушке Настеньке, о которой все беспокоились.
Так что, проснувшись необычно рано майской ночью, Настенька, несколько привыкшая к мысли, что над ней висит постоянно дамоклов меч предстоящего суда, теперь думала всё-таки не столько о нём, сколько о неожиданном открытии. Понятно, что его придётся проверить у врача, но сомнений вообще-то не было. Признаки, о которых она уже знала по предыдущему опыту, указывали чётко на беременность.
Да, первый раз, когда это случилось, Настенька ничего не знала и не хотела знать. Ребёнок ей тогда был совершенно не нужен по тем причинам, что, во-первых, не было известно от кого он мог родиться, во-вторых, это был бы ребёнок по насилию, а не желанию, и, в-третьих, будущая мать в те дни совершенно не готова была к материнству. Потому и пришлось отказаться от рождения человека, решаясь на операцию.
В данном случае ситуация представилась совершенно иной. Во-первых, Настенька знала отлично отца будущего ребёнка. Это был Володечка, которого она любила и за то, что он красиво пел, и за то, что был добр всегда, кроме детских лет, когда дёргал её за косички, и за то, что любил её, ничего не требуя взамен.