— Да ты что, милая моя? Какое воровство супротив Государя?
— А такое. В своё время князь Остожский упоминался в опросных листах Государевой службы безопасности, сиречь Разбойного приказа по делу князей Шуйских. Ты же, матушка настоятельница, слышала об этом деле? Вся Москва об этом тихо шепталась. Слышала же, матушка?
— Слышала. — Выдавила она из себя.
— Вот. Там большое злодейство Шуйскими умышлялось. Престол Государей Московских под себя взять хотели, а Русь Святую под осман отдать, чтобы веру нашу православную они изничтожили и всех заставили принять ислам. — Я встала обошла игуменью. Она хотела повернуться за мной и ко мне лицом, но я не дала, взяв её за плечи. Стоя у неё за спиной, стала тихо говорить ей на ухо. — Тогда удалось нам это паскудство пересечь. Мы тогда подумали, что изничтожили скверну. Но теперь вижу нет. Ибо, чувствуя я, что готовится новое воровство, только теперь уже против веры нашей. А за это Церковь по голове явно не погладит. А я возлюбленная дщёрь Святой Русской Православной Церкви и не допущу скверны против неё. — Отпустила настоятельницу и мило улыбнулась. В этот момент в опочивальню завели Ксюшу. Девчонка была совсем поникшая. Увидела меня. В её глазах зажглась искра надежды.
— Вот, Царевна, княжна Остожская, девица Ксения. — Проговорила матушка игуменья. Я смотрела на девушку. Она на меня с немой мольбой в глазах. Я подошла к ней.
— Ксения Остожская?
— Да, я, Царевна Пресветлая.
— Скажи, какова была воля покойного князя Всеволода Остожского, батюшки твоего?
— Батюшка, ещё перед смертию своей, за два месяца, говорил брату моему старшему, Борису, чтобы он выделил треть от имущества своего мне. И что после его смерти, то будет приданное моё, когда замуж пойду. Повелел мужа выбрать мне достойного роду нашему. Да не неволить меня. Батюшка любил меня, Царевна Пресветлая. Звездочкой своей называл.
— А на смертном одре он повторил это?
— Повторил. При отце Серафиме, чей приход на землях наших. И ещё писарь был наш Акинфий. Батюшка даже бумагу подписал. И отец Серафим с писарем тоже. То я сама, своими глазами видела. А когда батюшка умер, да на сороковой день меня брат сюда увёз. Сказал, что в монастырь я пойду, так как мужа мне не найти.
Я посмотрела на настоятельницу вопросительно.
— Нет, Царевна. Князь Борис привез сестру свою, сказал, что такова воля их покойного родителя. Чтобы Ксения за отца молилась. Вот, у меня даже бумага есть. А так как после смерти старшего Остожского, главным в семье стал князь Борис, то всё законно.
— Где бумага от Бориски? — Ах ты прыщ. Смотри ка какая прошаренная скотина. Настоятельница вышла. Через пару минут вернулась. Подала свиток. Я развернула, прочитала. Старославянскую письменность уже умела разбирать. Прочитав, удовлетворённо кивнула. Скатала назад в трубочку, как и было и оставила у себя. — Это останется у меня, как чистосердечное признание поганца Бориски, ибо князем называть такого утырка рука не поднимается, в умышлении злодеяния супротив девицы Ксении Остожской. В лихоимстве, мошенничестве и воровстве. А так же в святотатстве. — Матушка игуменья совсем с лица сбледнула. — Девицу Остожскую Ксению я забираю до выяснения всех обстоятельств дела.
— Никак нельзя, Царевна. — Тут же попыталась возразить настоятельница. — Ксения Всеволодовна привезена в обитель. И обитель за неё отвечает. Ты не может, Царевна просто так забрать её.
— Правда? И кто же мне помешает? У меня за забором эскадрон кирасир, вооруженных до зубов. Плюс два или три десятка ратников из личной охраны Государя. И, пожалуйста, матушка игуменья, я очень не хочу думать, что Вы имеете хоть какое-то отношение к творимому злодейству.
— Что ты, Царевна, бог с тобой.