Извивались телами, играли бедрами, соблазнительно выгибаясь. Ленка даже одной рукой, стала приподнимать край ночной рубашки, продолжая играть на губной гармошке. Евдокия застыла, глядя на нас. Но вот и в её глазах стал разгораться огонь безудержного веселья. Того веселья, который свойственен только юности, золотой молодости. Глядя на нас, она тоже стала двигаться, копируя наши движения.
И вот мы уже втроём прыгаем, извиваемся, в каком-то страстном безудержном вихре бесшабашности. Припев пели тоже втроём.
Когда пели, раскраснелись. Весело засмеялись в три голоса. Потом я выглянула в окошко. Оба братья Вяземские стояли во дворе. Смотрели на наше окно. Оба улыбались. Тут же стоял старший боярин и ещё народ.
— Ой, а что вы тут стоите? — Спросила я, продолжая смеяться. Рядом со мной появилась голова Елены.
— Васечка, а ты чего так блаженно улыбаешься? — Ехидно спросила она. — Случилось что?.. Ой, простите, Фёдор Мстиславович.
Старый боярин усмехнулся, посмотрел на своих сыновей. Потом опять перевёл взгляд на нас с Еленой. Покачал головой.
— Совсем вы, царевны, моим парням головы задурили. Разве так можно? Опасаюсь я за них.
— Ничего, батюшка. — Ответила я улыбаясь. Увидела, что понравилось ему это, даже грудь больше расправил. — Авось молодцы ясные до конца ума не лишаться. Всё же бояре они, а не абы кто! — Опять с Еленой засмеялись. Народ тоже. Увидела Евсея. Он тоже вышел посидеть на лавочке. Смеялся, держась за грудь правой рукой.
— Как дядька Евсей, себя чувствуешь? Прости не зашла сегодня к тебе. — Обратилась к нему. То, что назвала его дядькой понравилось и старому боярину, и его сыновьям, и самому старому воину. И вообще многим, кто были тут. Я уже знала, что любят его здесь и уважают.
— Красиво поёте, царевны. — Ответил он. — Любо слушать вас. Я ещё первую песню помню, которую ты царевна пела.
— Неужто слышали?
— Слышал.
— Это какую? — Посмотрел на побратима Вяземский старший.
— Пела Ляксандра Вячеславовна. Странная песня. Никогда таких не слышал. У нас ведь по другому поют. Но хороша! А ещё споёте… — Он замолчал на какое-то время, а потом сказал. — Дочка?
— Хорошо, дядька. Про воев хотите?
Евсей с Федором Мстиславовичем переглянулись. Потом он посмотрел на меня.
— Спой, царевна.
Я посмотрела на Елену.
— Чайф. А не спеши ты нас хоронить. Давай?
— Класс, давай.
— Куплет я, куплет ты. Знаешь?
— Знаю. Мы её в институте пели.
— Тогда поехали.
Я стала стучать ложками. Елена заиграла на губной гармонике.
Мы пели с Еленой. В основном пела я. Елена пела со мной только в повторе последние две строки куплета. А так играла на своей гармоне. Я выглянула в окно, смотрела на Ивана.
И он смотрел, подняв голову вверх. Смотрел на меня, не отрывая взгляда.
Когда мы допели последний куплет, вернее первый, повторив его, завершая песню, я опять выглянула. Они все смотрели на меня.
— Спасибо тебе, дочка. — Сказал Евсей. — За душу берёт. Ты права: «А не спеши ты нас хоронит. Есть у нас ещё здесь дела…» У нас есть ещё здесь дела. Нам к литвинам вернуться надо. За всё воздать им. За воев наших, за побратимов. И спасибо тебе. Не сказал этого ранее, за пестунов моих, Ивана и Василия, что не дала сгинуть им. Что не дала мне раньше времени уйти на погост. И правильно ты поёшь: «А не спеши закрыть нам глаза…» Придёт срок и все мы их закроем. Но сейчас.
Я улыбнулась ему.
— Да, дядька. Не сейчас. Только в следующий раз, надо идти к ним более подготовленными. Мы с Еленой вам поможем. Как? Не спрашивай этого пока, дядька. Но ты сам всё увидишь.