Снова оживились Горки, ставшие в связи с приездом Горького своеобразным центром подготовки съезда советских писателей. Часто бывает там и Толстой. В одном из писем он жалуется, что его, конечно, нагрузили работой. Все эти дни, бывая в Горках, Толстой читал пьесы как председатель конкурсной комиссии. «…Конкурсная комиссия собирается только 26. Мне подвалили читать 10 пьес… Ал. М. очень мил. Сегодня опять еду туда, — читать пьесы. Это кошмар…»
Больше месяца Толстой провел в Москве. Читал новые главы романа у Гронского в присутствии Куйбышева, Микояна, Фадеева, Леонова, Гладкова, Москвина… Все собравшиеся дали восторженный отзыв, и Толстой переживал нечто вроде триумфа. Потом Художественный театр предложил ставить немедленно пьесу «Петр Первый», если автор согласится сделать кое-какие поправки. Пришлось этими поправками и заняться в Москве, чтобы не отрываться от режиссуры. Много времени ушло и на хлопоты о машине: Толстым непременно надо было поменять свою старую на новую. Все эти большие и малые заботы порой надолго отрывали от работы за письменным столом. И не мудрено, что от такой напряженной жизни Толстому иной раз хотелось куда-нибудь убежать, побывать наедине с самим собой. И когда возникла мысль о поездке на Север для участия в подъеме парохода «Садко», затонувшего в Кандалакшском заливе еще до революции, Толстой немедленно согласился. Вместе с Шишковым, Никитиным, Соколовым-Микитовым, Борисом Липатовым отправился на подъемные работы, которые должны были состояться 23 августа, но почему-то задержались до 3 сентября. «…Пишу тебе из фантастического места: в лопарской горной тундре, на берегу озера, в доме горной станции, в 12 верстах от Хибиногорска. Здесь мы живем 4-й день (Шишков и Никитин)… Приходится ждать, и мы, чтобы не терять времени напрасно, выехали в Хибины. Здесь изумительно. Сегодня жаркий летний день. Сейчас едем в совхоз, совершенное чудо за Полярным кругом. Впечатлений очень много. И, что интересно, — впечатления многое мне дают для Петра», — писал Толстой Наталье Васильевне в Крым.
Один из участников этой поездки, писатель Николай Никитин, вспоминает следующее:
«…В Толстом было много творческой жадности. Вспоминаю одну нашу поездку, после которой он собирался «отразить жизнь водолазов». И как в этой же поездке он заинтересовался тысячей многих «превосходных вещей». И что самое главное, именно в эти дни в нем, в его писательском арсенале зародилось многое, касавшееся русского Севера, что и вошло впоследствии в роман о Петре, — люди, ощущения, пейзажи. Как же это было? Мы едем вместе на подъем «Садко». Он, Шишков и я. Но ему мало было только этого подъема. Он изменил весь маршрут, нарушил все планы начальника ЭПРОНа Фотия Ивановича Крылова.
Беломорканал, пристани, шлюзы, капитаны, чекисты, заключенные, консервные фабрики Кандалакши, океанографические станции, совхоз «Имандра», опытные полярные поля, Хибины, рудники, горнорабочие, инженеры, старообрядческие деревни на Выге — все необходимо ему, кроме водолазов и кроме подъема парохода, затонувшего еще в годы первой империалистической войны.
Он говорит о горных породах как металлург с геологами и с академиком Ферсманом. Со старухами крестьянками в деревнях беседует о «старой вере», «двуперстии», покупает медные иконы, отлитые здесь несколько веков тому назад, ходит на охоту, ловит форель, участвует в литературных вечерах… Вячеслав Яковлевич еле дышит, а Толстой засыпает как ребенок и встает с прекрасным цветом лица. Каждый день он обмывается с головы до пят, встает раньше всех и, фыркая над ведром, будит Шишкова своей обычной, постоянной шуткой:
— Работать!.. Вячеслав!.. Работать!..
Так всегда начинался «толстовский» день в нашей поездке.
Тут же, то есть среди всех этих многообразных интересов, зреют в нем замыслы и, очевидно, возникают «подробности» Петровской эпохи, подробности о скитах петровского времени и старцах, о петровских людях, шедших в глубь этих таежных северных лесов, чтобы «рушить» старое и подымать новь.
Помню Толстого в кожаном пальто, в военно-морской фуражке, подаренной Ф. И. Крыловым, которую он всегда носил в этой поездке и которой даже «гордился». Мы плыли на маленьком гидрографическом судне среди шхер Заонежья. Толстой часами разговаривал с капитаном о путях Петра в этой глуши.
Помню, как он стоял, опираясь о поручни, смотрел на маленькие острова и зеркальные протоки, по которым мы шли, как с берега, с подлеска, вплотную подбежавшего к воде, сильный ветер бросал на палубу охапками осеннюю листву…