Алексей Яковлев

Стихотворение было написано в минуту отчаянья. В тот момент, когда с высоты тридцати семи лет «большое видится на расстоянье». И это большое, окрашенное в сумрачные тона размышлений человека, пытающегося рассчитаться с жизнью, четко выделяло контуры пережитого, теряя порою его полутона.

Такие полутона можно почувствовать в другом, более раннем стихотворении Яковлева, открывающем цикл его любовной исповеди, в сборнике, напечатанном через десять лет после смерти актера. Стихотворение это, названное составителями сборника (а может быть, и самим Яковлевым) «Жалобы влюбленного», откровенно подражательно, написано по всем законам романсной лирики XVIII века. Но оно привлекает первозданностью «чувствований» автора, безыскусственной искренностью лирических признаний. Несколько строк из него следует привести хотя бы потому, что, по утверждению многих мемуаристов, в них довольно явственно проступает портрет возлюбленной автора, соответствующий внешности Каратыгиной: голубые глаза, светлые волосы, нежный цвет лица, благородство осанки.

Ее величественна поступь
И нежны русые власы,
Ланиты розами покрыты,
Эфирны ясные глаза.

Еще больше конкретных примет развивающихся взаимоотношений Яковлева с любимой им женщиной содержится в стихах, адресованных «неведомой» Аглае.

На толь, Аглая, я пленился
Твоей небесной красотой,
Чтоб вечно мучился, крушился,
Снедаясь лютою тоской?..
На толь свободу я оставил,
Чтобы, вздыхая, слезы лить?
Меня злой рок любить заставил,
Тебе — претит меня любить.
Претит, и, к моему страданью,
Тебя с любезным сочетал
И страсти вашей к увенчанью
Залог супружества вам дал.
Я часто вижу, ты лобзаешь
Малютку милую свою;
Увы, Аглая, ты не знаешь,
Что тем терзаешь грудь мою…

Многие стихотворения Яковлева сопровождает одна и та же мысль:

О, как счастлив тот супруг,
У кого супруга — друг!

В них он мечтает быть —

Полезным миру гражданином,
Супругом верным и отцом…

Осуждает того, кто нарушает библейские заповеди «не укради» и «не прелюбодействуй»:

Пути его — пути неправы,
Дела его — дела лукавы;
Он в свете любит лишь себя:
За мнимым счастием несется,
Приобрести его печется,
И ближних и себя губя.

Сокрушается о судьбе тех,

Кому честь, совесть не препона
Для насыщения страстей!..

А сам все более и более упорно стремится, как и его неистовые герои, к порушению семейной добродетели. Будучи не в силах противостоять жадному желанию «насыщения страстен», он безотчетно несется за «мнимым счастьем». И в конце концов добивается своего, о чем и сообщает с упоением в единственном из его лирического цикла мажорно звучащем стихотворении «Счастливый день».

…Вся природа улыбнися
В сей приятный сердцу день,
Вкруг меня все веселися,
Я отгнал печали тень!
День, мне в жизни незабвенный,
Будь навеки мною чтим;
От Аглаи я бесценной
Слышал слово: ты любим!!
Слово милое! твердися,
Представляй в уме моем,
Как устами мы слилися
И взаимным бытием.

«Последние два стиха, — комментировал это стихотворение Рафаил Зотов, — даже нескромны… Но тот, кто не шутя жертвовал своей жизнью, чтобы смягчить предмет своей страсти, заслуживал, может быть, свой счастливый день…»

«Счастливый день» не принес обоим долгой радости. Забегая вперед, следует сказать, что за ним последовали неизбежная в подобных случаях огласка, разрыв с семейством Каратыгиных, беспрестанные мысли о смерти, нашедшие свое выражение и в уже цитированном последнем из известных, посвященном Каратыгиной, стихотворении Яковлева:

Прилети, голубка нежная,
Взяв птенцов с собой любимейших…
Прилети и на терновник сядь,
Что скрывать мой будет хладный прах!
Поворкуй, моя любезная,
Над могилою забытою
В память друга песнь унылую!