– - Это уж известное дело, -- вмешался в разговор Вавила, -- там всегда так делается: коль на долгий срок попал, -- сколько годков на побегушках пробегаешь!
– - Вот и мне пришлось так бегать; года четыре мне и шила в руки не давали, -- опять продолжал рассказ Алексей. -- Только на пятом году посадили меня к месту и дали дело в руки. Мастер, к которому я под начал попал, хороший такой был; другие, там, норовят с ученика-то сорвать что, а этот ничего не хотел, а показывал, что надо, как следует… Проработал я годик, другой, стало у меня выходить кое-что, начали, это, меня похваливать и мастера и хозяин. Пронюхали про это наши; сейчас приходит отец: "Будет, говорит, тебе здесь жить, пойдем на фатеру". -- Зачем? спрашиваю. -- "От себя, говорит, будешь работать. Я, -- это отец-то говорит, -- буду старую обувь покупать, а ты починишь ее, а я продам". Делать нечего было, пришлось мне покинуть хозяина.
– - Ишь ведь какие облоеды? Не то что дать парню до дела дойти, а как бы только пососать его, -- вмешалась в разговор жена Вавилы.
– - Какого ж тут еще дела дожидаться; видишь -- водкой пахнет -- нечего тут ждать! -- насмешливо отозвался и сам Вавила.
– - Только того и нужно было, -- заметил Алексей. -- Если бы не глотка-то ихняя, и как бы дело пошло… Худую-то обувь дешево можно купить, особливо на Хитровом, а как починишь ее, цена-то ей другая. Чуть не втрое, бывало, выручал, да нам-то не показывал; что выручит, то и пропьет. Иной раз и так приходилось: еще, мол, купить не на что, а нам с матерью ждать нечего -- просто хоть зубы на полку клади или воровать ступай.
– - А что, теперь дело прошлое, -- снова вмешалась баба Вавилы: -- небось, при этакой жизни и воровать приходилось?
– - Нет, Бог миловал, -- сказал Алексей: -- ни разу не доводилось.
– - Ну, вот, -- ни разу, это ты не сказываешь.
– - Что ж мне скрывать-то? Боюсь я, что ль, тебя, вот чудная-то! -- необыкновенно серьезно проговорил Алексей. -- Приходилось, когда в мальчиках жил: когда кусок говядины на кухне упрешь, когда калач стянешь или пятачок от сдачи утаишь. А чтобы по-настоящему воровать -- Бог миловал: должно, руки толсты. -- И проговоривши последние слова, Алексей вдруг рассмеялся.
– - Где ж там воровать-то: там, вишь, и народ-то жил яко наг, яко благ, яко нет ничего, -- заметил Вавила.
– - Ну, это ты не скажи! -- воскликнул Алексей и, положив работу, вдруг поднялся с места, отошел к приступке, сел на нее и стал делать папироску. Сделавши папироску и закурив ее, он опять заговорил.
– - Коли захочешь чего, и там можно сделать что угодно, -- сделай милость! Сам не выдумаешь -- другие научат, найдутся такие.
И он затянулся папироской, выпустил клубы дыма изо рта и из носа и проговорил:
– - Мне раз подходило такое дело, насилу как удержался, -- можно сказать, на волоске висел.
– - Что ж это за дело? -- с загоревшимися от любопытства глазами спросил Вавила и, бросив работу, повернулся всем корпусом в сторону Алексея.
– - Было это как раз в ту пору, когда сапожничал я у своих. Чай-то пить в трактир ходил; ну, когда дело есть, скоро повернешься, а дела нет, сидишь, на народ глядишь; а народу всегда в этом месте волна -- и всякого народу. Сижу я этак раз за столом и подмечаю -- приглядывается ко мне один паренек, на вид шустрый такой, одет хорошо. Раз прихожу в трактир -- он тут, другой -- тут, и все на меня глаза пялит. А на третий раз сижу я это так, курю вот как сейчас, подкатывается он ко мне и говорит: "Дай-ка, брат, закурить". Я дал. Закурил он и к моему столу подсел и разговор, это, со мной затевает: "Где, говорит, живешь, что делаешь?" Я сказываю. "Плохо, должно быть, говорит, дела идут?" -- Плохо. -- "А не хошь, говорит, житья получше?" -- Кто, говорю, себе враг и от хорошего откажется! -- "Так можно, говорит, хорошее житье устроить". -- Как же так? спрашиваю. -- "А вот как… Пойдем-ка в уголок от людей подальше". Перешли мы за другой стол, он и шепчет мне: "Вот, говорит, какие дела: я поступаю в приказчики в магазин и буду там жить; и есть у меня еще приказчики, товарищи, тоже на местах живут: расскажем мы тебе все эти магазины, а ты ходи, говорит, по ним, покупай, что там тебе скажем. Справим, говорит, мы тебя, денег дадим, а ты только знай этот товар-то на фатеру относи, а мы у тебя будем его принимать да к месту приделять".
– - Что ж это такое за штука?.. -- спросил Вавила и недоумевающе уставился на Алексея.
– - Штука очень простая, -- объяснил Алексей: -- вместе с этим товаром-то они положат кусочек еще какого, да побольше, да подороже, а деньги-то возьмут только за дешевый.
– - Ишь ты ведь проклятые… одумают тоже! -- воскликнул Вавила и даже покраснел весь. -- Однако, ловкачи!
– - Вон там какие огарки водятся!.. -- поддакнула ему и жена его.
– - "Тебе, говорит, очень хорошо будет, живи беззаботно", -- опять продолжал Алексей. -- Разъело у меня губу. Неужели, думаю, век на Хитровом болтаться, дай хоть маленько на свет погляжу. -- Согласен, говорю. И только я это сказал, молодец-то этот сейчас мне и водки, и пива, колбасы жареной принес. Погуляли это мы, и повел он меня к себе на фатеру. Вот, говорит, где жить будешь". Гляжу я: фатера хорошая, большая, видно -- несколько их таких молодцов-то живет. "А вот, говорит, тебе будет обувь, одежа", и показывает мне сапоги новые выростковые, дипломат, пиджак с брюками -- всю тройку, как следует. "Вот, говорит, перебирайся завтра, обуешься, оденешься во все это". Побежал я от него домой и ног от радости под собой не слышу. Вот, думаю, поживу! Только пришел я это домой, лег спать, и взяло меня раздумье. На что, думаю, я пускаюсь! И теперь-то я не по-людски живу, а тогда-то какова моя жизнь будет? Всякий живет -- свое дело делает, а я буду мошенством промышлять -- значит, совсем от людей прочь, -- и взяла меня тоска. Всю ночь я не спал. Поутру встал, приходит время на дело итти, а у меня духу не хватает. Мялся-мялся -- плюнул да так и не пошел.
– - Молодец! -- воскликнул одобрительно Вавила. -- Лучше по-миру ходить, чем таким делом заниматься.
– - Знамо так, -- опять поддержала мужа баба: -- а то еще попадешься да улетишь, куда Макар телят не гонял.
– - Об этом я не думал, -- сказал Алексей и, вставши с приступка, бросил на пол и затоптал папироску, потом опять сел на прежнее место и взял в руки работу. -- Небось, и там, куда Макар телят не гонял, -- люди живут. А думалось мне одно, что не людская это жизнь. Когда ты работаешь по чести-совести, ты кусок хлеба спокойно ешь; знаешь, что он твой; сегодня съешь, -- Бог здоровья даст -- и завтра опять будет; а вот как если выпросишь или стянешь этот кусок, тогда другая статья. Тогда завсегда ты не спокоен: сегодня добыл, а завтра удастся ль? да где? да как? Нагляделся я на таких людей не мало, пока рос да жил-то на Хитровом.
– - Это-то верно, про это что говорить! -- согласился с Алексеем Вавила.
– - А как же ты на этап попал? -- спросил я Алексея.
– - А так. Побился, побился у стариков-то своих, не вмочь стало, и порешил я уйтить от них. Подыскал себе место у одного хозяйчика и ушел. Ну, им это не понравилось. Пришли они к хозяину, стали было под жалованье мое подбиваться, а я отозвал хозяина-то в сторону и говорю: я у тебя живу, я и получать, что следует, буду, а им не давай. Ну, хозяин-то им от ворот поворот да на улицу. Их зло и взяло. Вышли наши паспорта, они и пишут в волость: нам, дескать, паспорт высылайте, а ему не надо, -- ну, и остался я без паспорта, выправил отсрочку, пожил, пока она существовала, а потом меня и держать не стали. Получил расчет, загулял с горя. Так закрутил -- отойди-пусти: пропился впух и впрах. Пошел я к старикам, стал с ними ругаться, они меня бить -- в часть нас взяли; ну, а в части, знамо, без виду назад не выпустят, а сейчас доброго молодчика в кутузку да на Колымажный, да сюда: да и заставили вместо московского-то деревенский хлеб есть.
– - Так как же тебе нравится деревенский-то хлеб? -- спросил я.
– - Чего ж не нравиться -- хлеб и хлеб: голод проймет -- набьешь брюхо за милую душу.
– - Так, може, еще что в Москве лучше?
– - Много там хорошого, только для тех, у кого в кармане есть. А у кого, стоит нашего, в одном кармане вошь на аркане, а в другом блоха на цепи, -- так тоже не очень сладко. Водочки-то выпьешь, а закусишь-то язычком. Здесь вот нищенка ходит: ему и хлебца подадут, и на ночлег отведут, а там иной раз хлеб-то да ночлег во что вогнут!..