Ну, это он завирается, такая система будет виснуть на каждом шагу, подумала Берская, перелистывая несколько страниц.
«…еще одним примером возможной оптимизации может служить сохранение адреса Вселенной в локальной памяти объектов в качестве одного из атрибутов. В этом случае объект, обращаясь к адресу Вселенной, сможет быстро получить прямой доступ к глобальным параметрам окружающего мира, а также к параметрам других объектов. При реализации такой архитектуры решение многих задач, о которых мы говорили в предыдущих главах (в частности, задач виртуальной физики и обмена информацией между элементами системы), может быть организовано гораздо более эффективно.
При этом необходимо соблюдать осторожность — атрибут с адресом Вселенной должен быть открыт только для чтения, то есть защищен от изменений со стороны мутирующего кода, иначе какая-нибудь генетически устойчивая ветвь на определенном этапе эволюции может научиться устраивать свое благополучие, обращаясь напрямую к этому адресу и манипулируя параметрами Вселенной и окружающих объектов. Излишне говорить, что такая практика приведет к нарастанию хаоса в модели, а в конечном счете к ее вырождению и гибели. Правда, при построении гарантированной защиты в системе, которая постоянно переписывает саму себя, могут возникнуть определенные сложности, но на этом мы остановимся в следующих главах.
В заключение, прежде чем перейти к конкретным алгоритмам, отметим, что при реализации вышеописанного дизайна мы получаем интересную ситуацию, когда с точки зрения конкретного живого объекта (если, конечно, допустить, что какой-либо класс доусложняется до того, что его объекты будут иметь свою точку зрения) вся Вселенная находится у него внутри, тогда как на деле «внутри» объекта будет находиться не сама Вселенная, а лишь ссылка на расположение олицетворяющего ее объекта в памяти компьютера. Эта архитектура известна любому программисту и не несет в себе противоречия, а между тем философский аспект такого мироустройства постигается с трудом, что всегда служило одной из причин непопулярности субъективного идеализма».
Берская почувствовала, что за ней следят. Это было какое-то едва уловимое сочетание микроизменений в природе — что-то хрустнуло не так, где-то птичка встрепенулась. Ну что же, чутье ее редко обманывало, да и по времени подходило. Во рту сразу пересохло, спина напряглась. Она с трудом поборола желание отпрыгнуть за пенек и продолжала сидеть, механически переворачивая страницы. Ни к чему дергаться раньше времени. Эта старая самоуверенная лиса никогда не станет стрелять, не поздоровавшись.
Минуту было тихо. Шелестели ветерки. Затем в овраге за спиной послышалась возня, оханье; солнце спряталось в набежавшую тучку. Берская медленно обернулась и выковыряла из глаза монокль. Щека у нее дернулась, губы слегка улыбнулись.
Захоева, неуловимая и вожделенная, собственной персоной стояла в десяти шагах на краю оврага, неуклюже выглядывая из-за куста. Ее подбородок был вымазан кровью, туловище коряво сгорбилось, а глазки стремительно стегали по сторонам, как два черных кнута, выщелкивая каждую деталь. Эти кнуты шустро обшлепали Берскую с головы до ног, дотронулись до лежавшей возле пня винтовки и наконец хлестнули прямо в лицо. Захоева зашамкала и вышла из куста.
— Матушка. Наталь Борисовна. А я вить не сразу признала, — произнесла она негромко.
— Здравствуйте, Глаша, — в тон ей ответила Берская, продолжая сидеть. — Встретились наконец-то. Все же добралась я до вас. Через столько лет добралась. И теперь вам придется ответить за всю вашу злобу, за все смертоносные поступки. За безобразные веники и тряпки, за ведра, воняющие теплой грязью. За оскорбительный факт вашего вредного существования в этом мире.
Слова вышли какие-то дикие и совсем не те, что она заготовила, но это уже не имело никакого значения. Захоева озадаченно прищурилась, затем вздохнула и забормотала в ответ:
— Ой, матушка, и все-то вы по-прежнему, сюрьезная такая, честная, и нисовсем не изменилися. Мудреные книжки читаете, страсти всякие говорите. А яй-то иду, иду, думаю, и кто же эта мине призывает, записки под дверь подпихивает? И знакомцев моих обижает, в голову им пуляет из-за угла. И все мне не в догадку. Старая бабка стала, глупая. Мозги-то плохо работают И всю дорогу только думаю, думаю. А тут вота — Наталь Борисовна, как будта и годы не прошли, красавица. Глазик вон толька — не поправился, окривел совсем…
Продолжая болтать, Захоева отошла от края оврага и заняла нейтральную позицию, боком к солнцу, в десяти шагах от пенька, на котором неподвижно сидела жердеобразная Берская, вглядываясь в пустоту над горизонтом. В овраге дважды гукнула какая-то птица. Захоева замолчала, пошаркала ступнями по траве и тщательно закатала правый рукав, обнажив дряблую коричневую кожу, под которой ходили бугристые веревки сухожилий. Перекрестившись, она замерла вполоборота на присогнутых ногах, тикая рукой, как маятником, на уровне груди.
Берская тоже поднялась, поправила монокль и покрутила головой, разминая шею. Позвонки захрустели. Она убрала книгу в авоську, не спеша осмотрела винтовку, передернула затвор и зажала приклад под мышку.
Ветер примчался, зашуршал листвой. Слегка качался злой винтовки ствол. Сверлящий лазер синеясного глаза уперся Захоевой в ее лицо плохое.
Обе старухи какое-то время стояли, глядя друг на друга, не решаясь сделать первый ход. Разлилась и застыла чугунная тишина. Захоева нервно прокашлялась и сплюнула вбок, не меняя напряженной позы. Берская вздохнула и произнесла: «Прощайте, Глаша…»
…оборвалось и загремело. Она бежала боком, стреляя от бедра, впихивая рывки затвора в просветы между секундами. Осколки тишины с грохотом лупили в голубой кафель небес. Захоева, ослепительно визжа, приближалась к ней взрывными зигзагами, ее чудовищный револьвер плевался пулями, как автомат. Старухи одновременно прыгнули, Берская упала назад, на спину, и, скользя по траве, продолжала перекидывать затвор и стрелять в Захоеву, которая летела к ней, распластавшись по воздуху, с гавкающим наганом в вытянутой руке. Пули чавкали в землю у самого уха. У Захоевой из плеча выплеснули брызги, она шлепнулась на живот, они обе тут же синхронно крутанулись в разные стороны и вскочили на колени, нацеливая стволами. Берская чувствовала, что не успевает, недокручивает, ее винтовка бороздила вязкий воздух на пути к цели, а рука уборщицы уже указывала ей в лицо черным пистолетом… И щелкнул пустой барабан. Этот звук, практически неслышный сквозь визг и грохот, показался Берской громче взрыва. Она докрутила и дернула курок, освобождая смертоносную пулю.
Эхо укатилось в овраг; Захоева перестала визжать, ее лицо осветилось удивленной улыбкой. Оружие выпало из рук. Она осела на траву и задумалась о смерти. На грязную щеку выбежала неожиданная слеза, как-то сразу облагородившая преступные черты. Берская пожирала противницу глазом, хрипло дыша, вся в росинах пота, ее цементное лицо было страшно. В кустах снова гукнула птица. У Захоевой на животе тряпки набухли кровью, другая красная рана сочилась на левом плече. Мокрые пятна в каком-то неровном темпе расплывались по одежде. Она все продолжала сидеть и улыбаться.