Брэд хочет пойти в пиратский музей. Я говорю ему, что я не желаю видеть ничего, связанного с насилием. Он сразу же соглашается. Это именно то, что он хочет услышать от своей идущей на поправку жены.
Так что теперь мы бродим по галереям Музея Пибоди в Эссексе, разглядывая старые сокровища Востока, наследие славных дней Салема.
Коллекция китайского фарфора ужасна. Непростительно называть «искусством» чашки и блюдца. Экспонаты выглядят так, будто разрисованы детьми. Судя по пояснительным надписям, кантонские купцы вывозили всё это для внешнего потребления. Они никогда бы не стали продавать подобные вещи в самом Китае.
Я прочитала заметки, оставленные иезуитским священником, посетившим в давние времена кантонские магазины.
«Мастера сидели в ряд, каждый со своей собственной кистью и рисовальными принадлежностями. Первый рисовал только горы, следующий только траву, следующий только цветы, а следующий только животных. Они как по живой цепочке передавали тарелки от одного к другому, и каждому человеку требовалось всего лишь несколько мгновений, чтобы выполнить свою часть работы».
Таким образом, эти «сокровища» на самом деле были продуктом масштабного производства дешевого экспорта на древней конвейерной линии. Я представляю, как они рисовали одну и ту же травинку на тысяче чашек в день, снова и снова повторяя одну и ту же процедуру, возможно, с небольшим перерывом на обед. Протяните руку, возьмите чашу перед вами левой рукой, опустите кисточку, один, два, три мазка, поставьте чашку позади вас, прополощите кисточку и повторите процедуру. Такой вот простой алгоритм. Это так по-человечески.
Мы с Брэдом спорили в течение трех месяцев, прежде чем он дал согласие на производство Эми, просто Эми ™.
Мы сражались у нас в доме, где каждую ночь я выкладывала всё ту же сорок одну причину, почему мы должны это сделать, а он выдавал в ответ те же тридцать девять причин, почему мы не должны. Мы бились на работе, где люди могли видеть сквозь стеклянную дверь, как мы с Брэдом жестикулируем друг на друга, бешено и беззвучно.
Я очень устала в тот вечер. Я провела его, запершись у себя в кабинете, разрабатывая процедуры, которые должны справиться с непроизвольными мышечными спазмами Эми. Эту проблему необходимо было устранить, иначе Эми не будет выглядеть настоящей, независимо от того, насколько хороши алгоритмы её обучения.
Я подошла к спальне. Там не было света. Брэд ушел спать рано. Он был слишком вымотан. Во время обеда мы снова бросали друг другу всё те же доводы.
Он не спал.
– Мы всё ещё собираемся пойти на это? – спросил он в темноте.
Я присела на край кровати и стала раздеваться.
– Я не могу от этого отказаться, – сказала я. – Я слишком сильно скучаю по ней. Прости.
Он ничего не ответил. Я закончила расстегивать блузку и обернулась. В лунном свете, проникающем сквозь окно, я увидела, что его лицо было мокрым. Я тоже начала плакать.
Когда мы оба, наконец, остановились, Брэд сказал:
– Я тоже скучаю по ней.
– Я знаю, – сказала я. Но не так, как я.
– Это будет совсем не она, ты это понимаешь? – спросил он.
– Я знаю, – сказала я.
Реальная Эми прожила девяносто один день. Сорок пять из них она провела под стеклянным колпаком в реанимации, где я даже не могла дотронуться до неё во время кратких визитов, всегда проходивших под присмотром врача. Но я могла слышать, как она кричит. Я всё время слышала её крики. В конце концов, я попыталась разбить стекло руками, я колотила ладонями по непробиваемому стеклу пока не переломала кости, и потом меня загрузили лекарствами.
Я никогда не смогу заиметь ещё одного ребенка. Стенки моего чрева не зажили должным образом, и я больше никогда не смогу забеременеть. К тому времени, когда до меня довели эту новость, Эми была банкой с пеплом в моём шкафу.
Но я всё ещё слышала её крики.
Сколько ещё на свете женщин, таких же как я? Я хотела чего-то такого, что можно было бы взять на руки, научить говорить, ходить, немного подрастить, достаточно долго для того, чтобы распрощаться с прошлым, достаточно, чтобы в памяти утихли эти крики. Но не настоящего ребёнка. Мне не надо другого, реального ребенка. Это заставило бы меня чувствовать себя предательницей.
Взять чуть-чуть пластикожи, немного синтгеля, правильный набор двигателей и много умного программирования, и я смогла бы это сделать. И пусть технология лечит мои раны.
Брэд считал эту идею мерзостью. Он был возмущен. Он не мог понять.