На широком крыльце частенько прогуливался, особенно когда светило солнце, большой, полный достоинства ворон. Его звали Яков; он был очень стар и знаком целому городу. Яков исполнял нечто вроде должности сторожа при аптеке и относился особенно подозрительно к голым ногам финкенбургских мальчишек. Любимейшим занятием уличной молодежи было засовывать в пасть льва у дверей аптеки корку хлеба или кость, а также надевать ему на голову бумажную шляпу. Но прежде, чем привести в исполнение свои дерзкие замыслы, повесы тщательно высматривали, нет ли поблизости ворона. Горе несчастному, которого ворон Яков заставал на месте преступления! Он наносил клювом такой сильный удар в ногу смельчака, что тот с воем и прихрамывая покидал место своего злодеяния.
Владелец этого необыкновенного ворона, так же как и аптеки, был весьма почтенный человек — господин Даниэль Томазиус. Господин Томазиус был, правда, вдовцом, но имел все, что относится к хлебу насущному: дом, деньги, много всякого добра, и кроме того, прелестную дочку по имени Эльза.
Он жил с нею в комнатах первого этажа, в подвале же помещалась лаборатория, кладовые и некоторые другие помещения. Второй этаж оставался обыкновенно пустым; только одну просторную комнату, выходящую в сад, занимал магистр Ксиландер.
Уже в то время, когда он собирал материал для известной нам оды, он постоянно жил в аптеке Льва и таким образом познакомился и подружился с господином Томазиусом. Позднее, переселясь навсегда в Финкенбург, он с радостью поселился в своей старой квартире и теперь жил в ней уже полтора года. В его ученый кабинет — он называл его своим музеем — не проникал никакой шум; только иногда по утрам и вечерам соловьи в саду пели слишком громко, но это случалось лишь в известное время года, — вообще же в комнате магистра господствовала тишина.
Господин Томазиус стоял за столиком для рецептов. Это был пятидесятилетний человек среднего роста; его добродушное лицо было несколько бледно, и в волосах заметно пробивалась седина. Но виной этому были скорее испарения в его лаборатории, чем болезни и преклонный возраст. Вообще же он был очень здоровый и жизнерадостный человек.
Сегодня господин Томазиус был несколько не в духе, потому что его помощник неожиданно оставил должность, и вдвоем с учеником он едва справлялся с работой. К этому присоединилась еще одна неприятность — из-за экономки. Дело в том, что старая Ганна… Но я должен вернуться немного назад.
В Финкенбурге ежегодно в Михайлов день устраивалась ярмарка, которая носила странное название: «Цвик-маркт». «Цвик» — так называлось, собственно, печенье, которое изготовлялось тогда в Финкенбурге. И вот между друзьями и родственниками существовал забавный обычай подстерегать друг друга утром в день ярмарки, щипать за руку и кричать при этом: «Цвик!». Пострадавший должен был наделять печеньем «цвик» того, кто успел его ущипнуть.
Господин Томазиус с годами привык к тому, что в этот день его щипали по очереди все: экономка, дочка, господин помощник и ученик. Все они, а ученик в особенности, щипали очень деликатно, и хозяину дома не было надобности отказываться от старого почтенного обычая, — наоборот, он каждый раз делал вид, что застигнут врасплох, и охотно наделял каждого обсахаренным и начиненным миндалем печеньем, а своей Эльзе дарил и кое-что поценнее.
На этот раз, перегруженный работой, господин Томазиус не думал о «цвиках». Ночью был он разбужен, чтобы приготовить лекарство, и потому, невыспавшийся и хмурый, он вошел рано утром в столовую, чтобы съесть свой утренний суп. Лишь только он открыл дверь, темный силуэт вынырнул из-за большого платяного шкафа, и в следующий момент господин Томазиус почувствовал сильную боль в руке.
— Ай! — вскричал испуганный аптекарь.
— Цвик! Цвик! — раздался в ответ резкий голос.
Это была старая Ганна, вздумавшая пошутить со своим хозяином.
— Черт возьми! — выругался господин Томазиус. — Вы пьяны, Ганна, или сошли с ума! Что вам вдруг вздумалось так напугать меня, старая гусыня?!