Отбыв наказание, доктор Рапонтико поспешно уехал из города со своим скоморохом, не причинив никакого вреда Фрицу Гедериху, хотя и бакалавр и его теперешний принципал ожидали от него какого-нибудь злостного выступления.
Фриц очень скоро освоился со своей новой деятельностью, и господин Томазиус не мог нарадоваться на своего помощника. Первое время он строго наблюдал за ним; когда же убедился, что молодой человек знает свое дело, он доверил ему всю аптеку, а сам заглядывал в нее всего на час или на два. Кроме лаборатории, предоставленной Фрицу Гедериху, господин Томазиус имел еще вторую, где он работал один. Дверь этой лаборатории была всегда накрепко заперта, и никто, кроме самого аптекаря, не смел переступать ее порога. Иногда господин Томазиус несколько дней безвыходно работал в этой таинственной комнате, и старая Ганна подавала ему пищу через особое окно.
Старая экономка покровительствовала новому помощнику с того самого дня, когда аптекарь привел его в дом. Первое время она с напряжением ждала, что вот-вот он сбросит маску и превратится в золотого принца. Но, так как ничего подобного не происходило и Фриц Гедерих ничем другим, кроме доверенных ему ящиков и сосудов, не интересовался, то в глазах Ганны он потерял большую часть своего ореола, сохранив, однако, все ее расположение. Впрочем, это проявлялось покуда лишь в том, что она тотчас же пришивала ему каждую отлетевшую пуговицу и старательно гофрировала щипцами его манишки и манжеты.
С Эльзой бакалавр виделся только за обедом. Господин Томазиус сидел в верхнем конце стола, справа от него — Эльза, по левую руку — магистр Ксиландер, а рядом с ним Фриц Гедерих. Последний большею частью ел молча, так как разговор за столом касался обычно таких вещей, которые ему были чужды.
С Эльзой он еще не говорил ни слова, только иногда показывал ей время на своих часах, за что она благодарила его легким кивком головы. «Она высокомерна», — думал Фриц. «Он — чурбан», — думала Эльза. Что касается магистра Ксиландера, то первое время он был очень сдержан по отношению к новому человеку в доме; когда же он узнал от аптекаря, что это человек образованный и даже бакалавр, то постарался сблизиться с ним и нашел, что это человек, с которым можно серьезно поговорить. Хотя магистр чувствовал себя недурно в доме аптекаря, все же чего-то в такой жизни ему недоставало, и этот пробел он надеялся заполнить разговорами с бакалавром.
Господин Иероним Ксиландер был, как мы знаем, учителем в Финкенбургском лицее и добросовестно исполнял свои обязанности. Однако он видел в преподавательской деятельности не свое истинное призвание, а лишь источник дохода, и втайне мечтал о другом.
В его «музеуме» в рамке под стеклом висела гравюра, изображавшая человека с лавровым венком на голове. Это был не кто иной, как прославленный и увенчанный лаврами поэт — Мартин Опиц из Боберфельда. Под картиной, тоже под стеклом, находились стихи Пауля Флемминга:
«На кончину господина Мартина Опица из Боберфельда».
На этот портрет увенчанного поэта магистр нередко смотрел мечтательным взором и всегда при этом невольно проводил рукой по своей собственной голове, на которой, впрочем, не имелось никакого венка, а виднелись лишь скудные светлые волосы.
Магистр Ксиландер был сочинитель, которому не хватало только признания со стороны читателей, но он не терял надежды и неустанно работал.
Когда ему случалось сочинить, тщательно отделать и начисто переписать какое-нибудь стихотворение, магистр, естественно, горел желанием кому-нибудь прочитать его, но тут-то и возникали затруднения. Сначала он избрал в качестве слушательницы дочь господина Томазиуса. Когда магистр Ксиландер переехал в Финкенбург и нанял себе комнату в Львиной аптеке, Эльза только что перестала посещать школу. Господин Томазиус обратился к нему с просьбой наставлять Эльзу в познании различных наук, и магистр изъявил к этому полную готовность. Он стал рассказывать белокурой Эльзе о персидском царе Ксерксе, о дикобразе, о египетских пирамидах и огнедышащей горе — Везувии, о Ромуле и Реме, о людоедах, о китах и о многом другом. Эльза слушала его охотно. Но как только магистр попытался ввести свою ученицу в тайны поэтики и прочел ей свои стихи, Эльза начала зевать и прямо заявила, что все песни, которые нельзя петь, наводят на нее скуку. Магистр старался заинтересовать ее наилучшими образцами, но Эльза оставалась при том мнении, что поэзия скучна, и в этом ее поддерживал отец, удивлявшийся, как это такой рассудительный человек, как магистр, в состоянии заниматься подобными пустяками! С тех пор не было у магистра ни одного сочувствующего человека, но, так как молчать было ему не по силам, то декламировал он свои оды четырем стенам «музеума», смотря по очереди то в зеркало, то на портрет Боберфельдского лебедя.