Сегодня, закутанный до подбородка, магистр сидел у своего письменного стола и сочинял стихи. Ах, он писал теперь не комедию и не глубокомысленную дидактическую поэму! Он творил элегию, трогательную и печальную, как песня раненого насмерть соловья:
Стихотворение вышло длинное-предлинное. В самом конце этого послания, полного жалоб на коварство Эльзы и ее возлюбленного, из-под пера магистра вылились строчки, для него самого несколько неожиданные:
Когда он перечел эти строчки, его сердце наполнилось тихой радостью примирения.
Есть своего рода наслаждение и в муках невинно пострадавшего: так стебель дулькамары — сначала горек и внушает отвращение, но потом вдруг делается сладким, как мед. Магистр начал теперь ощущать неизъяснимую сладость в своих муках обманутого воздыхателя.
Когда ученый муж предстал перед своим бывшим будущим тестем, он действительно походил на мученика, которого только что сняли с колеса, переломавшего ему все кости…
Они виделись первый раз со времени той ужасной ночи. Сначала каждый из них осведомился о здоровье другого; оба они с радостью ухватились за эту тему, чтобы оттянуть неприятный для них разговор.
Наконец, господин Томазиус собрался с духом и начал развивать мысль известного изречения: «Человек предполагает, а Бог располагает». Он говорил как по-писаному. Бедный магистр терпеливо слушал аптекаря, который строго логически доказывал ему, что Эльза не годится в жены такому ученому человеку: магистр должен, мол, радоваться, что узнает об этом вовремя, — в противном случае дело могло бы зайти слишком далеко.
Магистр со всем согласился и поник головой, словно сломанная лилия.
— У меня есть в виду подходящая невеста для вас, — продолжал аптекарь.
Сломанная лилия слегка приподняла голову.
— Это — бургомистерская дочка Кэтхен. Чем не жена для вас? Бургомистр — мой кум, и дело пойдет на лад, если я замолвлю за вас словечко. Что вы об этом думаете?
Магистр горько усмехнулся.
— Она красива, но слишком горда!
— Это еще ровно ничего не значит, — уверенно заявил аптекарь. — Вы человек почтенный, и каждая девушка почтет за честь, если вы сделаете ей предложение. Положитесь на меня, магистр, уж я все устрою; впрочем, об этом мы еще поговорим! А теперь у меня к вам большая просьба, дорогой магистр! Увы, раньше я довольно презрительно относился к вашим занятиям поэзией; это было в те времена, когда я болел золотой лихорадкой, омрачавшей мою душу; тогда я вообще не разбирался в том, что красиво и что безобразно. Но теперь, славу Богу, это миновало, мои мысли прояснились, и я сознаю, что был несправедлив по отношению к вам. Простите ли вы меня?
Растроганный магистр протянул старику руку.
— Итак, — продолжал аптекарь, — если вы больше не сердитесь на меня, сделайте одолжение, — прочтите мне что-нибудь из ваших стихов! Надеюсь, это не повредит вашему здоровью?
— С великим удовольствием! — воскликнул магистр. Его бледные щеки покрылись легким румянцем. — Сейчас я принесу рукопись. Но что вам прочесть — что-нибудь серьезное или забавное?
— Что вам угодно, дорогой магистр, мне все равно.
Магистр вышел и вскоре вернулся с толстенной тетрадью. Он уселся поудобнее напротив аптекаря и начал читать первую песнь своей героической поэмы. Чтение длилось долго. Время от времени аптекарь кивал головой и делал одобрительные замечания. Под конец он затих. Когда магистр дочитал первую песнь, состоявшую из тысячи семисот стихов, и поднял голову, — господин Томазиус спал сном праведника.
Магистр на цыпочках вышел из комнаты. Повстречавшись со старой Ганной, он сказал ей:
— Он совсем стал другим. Подумайте только, Ганна, он попросил меня прочитать ему стихи!
Ганна всплеснула руками от изумления.
— Да-да, — продолжал магистр, — нервное потрясение оказало на него благотворное влияние. Бывали ведь случаи, когда дураки, выпрыгнув из окошка и ударившись головой о землю, становились вдруг людьми разумными! Господин Томазиус начинает теперь понимать толк в поэзии, и это является вернейшим признаком его полного выздоровления.