Вообще-то у обеих книг — я имею в виду подлинники — не слишком много общего: одинаковы лишь переплеты и количество страниц, сами же записи и рисунки не идентичны. Но отличия сложно уловить с первого взгляда, поскольку первые, вступительные страницы совпадают почти слово в слово.
Мне вспомнилась статья Эммануэля д'Оогуорста, которую я читал в Лондоне. Речь в ней шла о том, что в подобных книгах трудно отличить шарлатанство от подлинных знаний: то ли мошенники прикрывают свое невежество напыщенным наукообразным жаргоном, то ли мудрецы ревниво охраняют свои познания с помощью терний запутанного стиля, желая подвергнуть испытанию сметливость и упорство читателя? Что мне не понравилось в работе д'Оогуорста, так это его теория о господствующей роли церкви и о тесной связи Иисуса с алхимией. Эта евангелическая часть меня не убедила, хотя аргументация автора была достаточно интересна.
Книгу Джейн всегда носила с собой, не доверив даже Бенедейту. Да он и сам не спрашивал про рукопись. Я, правда, не мог понять, почему, имея в своем распоряжении копию «Книги каббалы», директор позволял оригиналу оставаться в доме Рикардо: ведь он мог бы при первой возможности подложить амстердамскую копию в глобус-тайник и никто бы ничего не заметил. Тогда оригинал «Книги каббалы» оказался бы в музее, оригинал «Книги еврея Авраама» — в наших руках, а Рикардо досталась бы идеальная копия каббалистического трактата. У меня возникли подозрения, развеять которые не сумела и Джейн.
— Ты кое в чем прав, Рамон, но, уверяю, ситуацию диктуют мотивы высшего порядка, — сказала она. — Мы узнаем об этом в Хорватии.
Хорватия. Мне давно хотелось там побывать. Впрочем, раз уж я оказался в Голландии, было бы нелепо уехать сразу, не познакомившись со страной.
XV
Мы гуляли вдоль каналов, и это было похоже на медовый месяц. Бродили, держась за руки, по вечерам целовались под купами деревьев или рядом с прогулочными катерами, на которых туристов возят смотреть на старинные дома с раскрытыми окнами без занавесок, с такими элегантными интерьерами, что мы бы не отказались там пожить.
Я был в восторге от прогулок по улицам между Центральным районом и Иорданом, особенно рядом с водой, вдоль изгибов реки Амстель — там удивительно хороши мосты. Иногда мы начинали прогулку с улицы Рокин, а потом шли на Муидерстрат или на Вееспер.
Еще нам нравилось гулять по кварталу красных фонарей, разглядывая любопытных туристов. Туда приходят даже целыми семьями, и ребятишки восторженно машут проституткам сквозь стеклянные витрины, словно разглядывая манекенщиц в каком-нибудь магазине на нью-йоркской Пятой авеню. Да, контрасты этого города были поразительными. Во время одной из таких прогулок я заметил священника в сутане: он улыбался, тоже глазел на красоток — блондинок, брюнеток, мулаток, китаянок и латиночек, готовых за несколько евро удовлетворить самого требовательного мужчину, — и мимоходом их бранил. Я лишь пожал плечами, и мы решили покинуть этот квартал, утомленные долгой прогулкой.
Мы с Джейн пешком вернулись в «Дом на канале» — гостиницу на улице Кайзерграхт, 148. То было уютное местечко со старинной меблировкой и красивым садиком; почти семейное предприятие со своим колоритом, одно из тех мест, в которых если и не растворяешься полностью, то, по крайней мере, приобщаешься к тамошней элегантности и комфорту, становясь почти неразличимым среди них.
Мне повезло, я оказался в самой сердцевине этого города, где курить травку, колоться наркотиками и заниматься любовью было совершенно естественно. Мы с Джейн подумывали взять напрокат велосипеды, однако нас все время что-то отвлекало от исполнения этого намерения.
* * *На следующий день мы очутились в Зеркальном квартале, неподалеку от Музеумплейн; там я начал рыскать по лавочкам в поисках фигурок единорога, но так и не нашел ни одной. Как и положено туристам, мы посетили Рейксмузеум, музей Стедилик и дом Рембрандта.
Джейн собиралась позвонить друзьям, но мне очень хотелось побыть с нею наедине, пообщаться, получше ее узнать. Я начинал откровенно влюбляться в Джейн, без утайки, без комплексов, которые часто преследовали меня, наполняя мою душу неуверенностью. Я уже свыкся с мыслью, что буду любить обеих сестер, а теперь чаша весов начала склоняться в пользу Джейн. Я почти не тосковал по Виолете, хотя очень давно ее не видел. Но тем не менее мне до сих пор хотелось заняться любовью сразу с обеими.
Джейн отозвалась:
— Знаю, и мне это нравится. Мы позвоним ей и пригласим провести вместе с нами выходные.
Я радостно улыбнулся, не проронив ни слова. Все казалось естественным, я уже привык, что Джейн непостижимым образом читает самые сокровенные мои мысли, как будто единорог вдруг обернулся женщиной… Прекрасный единорог, с которым хочется говорить. Сильный, властный, но нежный. Я тоже учился предупреждать желания Джейн и проникать в ее мысли, но пока подобное умение было скорее мечтой, чем действительностью.
— Давай завтра съездим на экскурсию в Делфт. Это ближе к Роттердаму и Гааге, чем к Амстердаму.
Этот город меня зачаровывал, в нем была магия. А еще — каналы с ровными рядами домиков по берегам; такую архитектуру не спутаешь ни с какой другой. Город был основан в одиннадцатом веке, хотя большая часть его старинных достопримечательностей относится к веку шестнадцатому. Отсюда родом Ян Вермеер — художник, почти непризнанный при жизни, зато теперь считающийся одним из величайших мастеров голландской школы.
В укромном уголке на берегу одного из малых каналов я нашел лавочку, торговавшую странными товарами: магическими предметами, фигурками гномов, фей и других представителей лесного народца. И среди этих фигурок была фигурка его — гордого собой, крохотного и совершенного, с козлиной бородкой и львиным хвостом. Именно так выглядел единорог, которого я хотел всегда иметь при себе; это было изображение моего невидимого друга.
В то время для меня не существовало ничего важнее моих фантазий, я питался ими, как дети питаются сказками про фей и плюшевых мишек. Это была сладкая спокойная терапия, не причинявшая никакого вреда.
Чем лучше я узнавал Джейн, тем больше испарялись мои сомнения; я учился доверять ей и понимать, что уже достаточно продвинулся по своему пути инициации. Я знал, что самый главный опыт обрету весной, но рассчитывал на серьезный и решительный разговор с обеими сестрами, поскольку мне не терпелось развеять все сомнения и наконец-то встретиться лицом к лицу со своей новой жизнью. А еще я понимал, что встреча с неким человеком — а я не сомневался, что Николас Фламель жив, — может изменить мою жизнь навсегда.
С другой стороны, я не хотел выглядеть простаком, который верит всему сказанному. В этих женщинах была тайна, которую они готовы были мне раскрыть, и мне хотелось стать достойным хранителем тайны и даже самому сделаться частью ее. Но стоило мне приблизиться к разгадке, алкая знаний, как всякий раз мне предлагались лишь отговорки.
Я сознавал, что стою на пороге новой, совершенно невероятной истории, не похожей на все, которые я когда-либо слыхал. Но ведь все, что я до сих пор переживал, было основано на личном опыте или на рассказах других людей, а я жаждал прожить непережитое, рассказать о нерассказанном; однако сомнения в том, что подобное когда-нибудь мне удастся, мешали осуществить это желание. Да, разумеется, я понимал, что все мои проблемы (или, по крайней мере, большая их часть) коренятся во мне самом. Стоит преодолеть мною же воздвигнутые барьеры, и все встанет на свои места.