Сходил до машины. Семерка драная, грязью заросшая багажник раззявила. Канистры там – «сиськи» пластиковые с желтизной переливчатой. Снял с ручника – утолкал подальше от свалки. Всех, что упокоились – стащил кучкой. Облил из канистры с бензином. Добавил масла.
Долго ходил– работал. Притомился. Да еще и сирены со всех сторон, крики из всех окон, стрельба, словно город «махновцы» брать затеяли. Трудно дышать от того и голова разболелась. А еще «эти» ходют и ходют. Без конца.
Собачки набежали «на огонек». Этим все равно, кого рвать. За ляжку прихватила одна. Двоих успокоил, а одна уковыляла догрызать костяк неподалеку. У машины подобрал топор на длинной ручке – мужик до последнего отмахивался. Из багажника пакет со жрачкой достал и в ближний подъезд двинул. Не из последних сил, а из последней усталой злобы. Чтобы отвязались гниды– мертвоходы. Достали – подойдет, сцука, клешнями своими кривыми потрогает, постоит– подумает и отвалит. Отбиваться силы не стало. Пакет с топором тащил уже по земле – бычки и гниль листвяную собирая…
Отогнал первую сытость, мать лени и сел листать блокнот докторишки покойного, что сигаретами меня снабдил. Вот же добрый человек. А почерк, как у всех медиков, неразборчивый – чтоб не понял никто, отчего больной ласты завернул – от болезни или от рецепта…
О чем поведал Али Бабаю блокнот доктора Петрова:
«Не успел пообщаться с детьми после смены, как меня вызвали обратно. Дежурная медсестра сквозь слезы говорила что– то о нетипичном поведении безнадежных больных и что самое нелепое – умерших. Пока ел, дети рассказали, как прошел день. Даничка проверил мою почту и распечатал последние письма, Маруся собрала поесть, ибо я предполагал, что одними сутками эта /х*йня – зачеркнуто/ напасть не закончится. Так оно и вышло.
Так я попал в филиал преисподней, что Господь разместил в Моей (с большой буквы, обведено) больнице. К нам поступали больные с укусами все чаще и чаще, и количество случаев нарастало в безумной прогрессии. Пока мы не захлебнулись. Самое страшное – никакое лечение не помогало. При легких укусах у человека остаются примерно сутки мучительной жизни. Если повреждены крупные сосуды, либо укусов много – от получаса до трех часов. Разная сопротивляемость организмов – это важно. Быть может это ключ, а может и тупик, я пытался вести записи, но когда, черт возьми, это было делать? Главное, ребята, да и девчата сообразили, как успокаивать /неразборчиво/ буйных, что необходима строгая изоляция и меры предосторожности. В первые двое суток мы работали. С перерывами на „восстания“ пациентов, визиты нарядов милиции с бестолковой стрельбой, шумные пикеты родственников под окнами. Наблюдал из окна, как в толпу пикетчиков кидались твари, что вырвались из изолятора… Потом стало все равно. У меня сдали нервы. /замазано целое предложение/ Я не буду писать, кто и как себя повел перед лицом этого ужаса, не хочу позорить некоторых коллег, скорее всего уже покойных… неважно. Глупо все.
Помню, в первый день заперся в кабинете от всего этого. Банально съесть Марусин бутерброд и покурить. Случайно достал распечатку письма Татьяны. Она работала аспирантом в лаборатории известной фармацевтической компании в Москве. После увиденного в приемных покоях я уже ничему не удивлялся. Оказывается, что наша болезнь, совсем не наша, а имеет вовсе даже московские корни и американскую предысторию. Все– таки прав был тысячу раз проф. N, который любил повторять: эти нувориши и /зачеркнуто/ наши заокеанские друзья видят в нас подопытных свинок. Но не в том суть: она подробно описала способ передачи и симптомы этого вируса– „шестерки“, что я ни за что не поверю, что они не проводили эксперименты на людях. Сразу же связался с Гераськой с N– ского Биофака. Он тоже получал Танино письмо, поверил, что в принципе „это возможно“, по горячим следам связался с заграницей, нарыл в Интернете кучу информации и печальных вестей из Москвы, так что кроме рыданий в трубку о грядущем конце цивилизации я от него ничего не услышал. Он всегда был впечатлительным человеком, наш „белый воротничок“ Гераска, но чтобы взахлеб рыдать и бредить… Теперь я почти уверен, что в нашем мире не останется мест, незатронутых этой „шестеркой“.
Глупо было бы доверять правду и так измотанным младшим сотрудникам, а больше рядом никого не осталось. Я не смог никого спасти, я не успел передать Танину информацию, я не смог ничего. Достойный финал, ничего не скажешь…
А теперь главное. Я укушен около получаса назад и теперь готовлюсь пополнить ряды каннибалов. Кстати, своих они не едят. Я блокирован в кабинете. Все, что я могу для себя сделать – сигануть из окна вниз головой. Но есть одно НО (обведено несколько раз): вложенные файлы в письме Татьяны на моем ноутбуке. Там ВСЕ (выделено, подчеркнуто и пять восклицательных знаков). Самое страшное, у меня села батарея и я не могу попрощаться с Даничкой и Марусей. Наверное, я все– таки попытаюсь выйти отсюда в виде живого ха– ха– ха мертвеца, ибо ручка двери позволяет выпустить даже ребенка. Возможно, это единственный способ донести эту информацию до человечества и попрощаться с моими близкими.