Но может, я и не доберусь до променада, а решу остаться на Виале. На ней стоит несколько отелей, а еще есть тут большие оживленные траттории, где подают свежую рыбу, и много лотков с мороженым; местные сидят за столами, за которые набивается по три поколения, стулья их вылезают на улицу. Мне нравится гулять по Гран-Виале по вечерам, потому что она напоминает мне: сколько бы я ни тщился разглядеть призраков из мира конца XIX столетия, мир этот упорно от меня ускользает. Может, он сохранился только в книгах и в памяти, да еще в нашем коллективном воображении — в виде образов, которые наслаивались друг на друга с 1907 года, когда был построен «Эксельсиор»; потом — скачок в 1912 год, к публикации повести Манна; потом — к фильму Висконти 1971 года, а потом к опере Бенджамена Бриттена под тем же названием, это 1973-й. К ним, безусловно, добавляются воспоминания о моих приездах сюда; они витают над моими заплывами и прогулками по Лунгомаре. Пытаясь понять, почему мне так сложно дать определение этому чувству почти полного блаженства, которое никогда не оказывается достаточно полным, я вспоминаю пророческие слова Генри Джеймса. В Венеции, написал он в «Итальянских часах», важно «медлить, оставаться и возвращаться».
Вот почему мне нравится незамысловатость Гран-Виале с ее постоянно закрытым казино в фашистском стиле, рядом с которым проходит Венецианский фестиваль, обозначая конец каждого лета. Мне нравится контраст между Гран-Виале и великолепием двух отелей. Возможно, этот контраст мне необходим. Необходим, чтобы помнить: того, что я всякий раз пытаюсь здесь обрести, уже не существует, это просто отель, просто курортный городок. Помирившись с собственным веком, я вхожу обратно через сад, поднимаюсь по широкой лестнице и на долю секунды ловлю себя на мысли: а ведь это не я, это кто-то другой — кто-то, кто сейчас усядется на балконе, закажет бокал спиртного и, по крайней мере ненадолго, пока глаза его устремлены на горизонт, поймет, что желать в этой жизни больше уже нечего.
Площадь Вогезов
Даже сегодня, столько лет спустя, глаза хоть на миг, но почти что впадают в заблуждение, поверив, что, как бы ты ни забрел на огромный прямоугольник, носящий название площадь Вогезов, найти путь обратно тебе уже не удастся. Куда ни погляди, этот мини-Париж в сердце старого Парижа — и, возможно, самый прекрасный пример городской застройки на всем свете — будто бы поворачивается спиной не только ко всему миру, но и ко всему Парижу. Шагнул сюда — и время остановилось.
Ночью, когда площадь Вогезов затихает и движение останавливается, арочные проходы под Павильонами Короля и Королевы сливаются с темнотой, как и две узкие боковые улицы, запрятанные в северо-восточную и северо-западную оконечности площади, — улицы Франкс-Буржуа и Па-де-ла-Мюль. Выхода не видать, и невозможно не почувствовать, что ты вернулся в самодостаточный замкнутый на себя анклав XVII века: так вот основатели этой площади четыреста лет назад хотели замкнуться в Париже собственного изобретения — Париже, который возьмет от Парижа все лучшее, Париже, который тогда еще не был вполне изобретен, однако эта площадь его предвосхищала. Недавно здесь провели очень успешную реставрацию, и площадь стала так хороша, как не была уже три века, — она стала отличным примером того Парижа, каким он виделся его основателям во времена Старого порядка.
На площади Вогезов старый Париж становится почти ощутимым. В полночь, выйдя из «Амбруази» (в доме № 9) — одного из самых лучших и самых дорогих парижских ресторанов, расположенного в здании, в котором в 1612 году, по ходу освящения площади, останавливался Людовик XIII, — ты не просто оказываешься в Париже XVII века, но скорее в Париже, где XVIII и XIX столетия наложились на времена более ранние и поздние с той же сноровкой, с какой старые парижские фотографии Атже отбрасывают мутноватый отсвет на Париж в стиле Y2K. Может, шаги, раздающиеся в темных аркадах, и вовсе принадлежат не живым людям, а теням из прошлого — например, Виктору Гюго, который с 1832 по 1848 год жил в доме № 6 по площади Вогезов, или кардиналу Ришелье, который двумя веками раньше обитал от него по диагонали (в доме № 21), или безымянному бандиту, который захаживал в этот состоятельный район и терроризировал дам. Обернитесь — и, может, вы с той же отчетливостью разглядите удаляющийся силуэт известной куртизанки XVII века Марион Делорм (жила в доме № 11) — она возвращается домой под прикрытием аркад, или самого прославленного французского проповедника Боссюэ (дом № 17), или мадам де Рамбуйе (дом № 15), салон которой представлял собой справочник «Кто есть кто» Франции XVII века. Делорм некоторое время была любовницей кардинала Ришелье, но теперь ее сопровождает кардинал де Рец, один из самых женолюбивых мужчин Франции. Рец, ярый антимонархист, часто захаживавший на площадь Вогезов, был любовником одновременно и Мари-Шарлотты де Бальзак д’Антраг (из дома № 23), и герцогини Гемене (из дома № 6).