— Тронешь её — и я убью тебя!
Хуан Солер лишь усмехнулся. Он смотрел на него, как на забавную зверюшку, и эта зверюшка его радовала.
— Как интересно… — почти промурлыкал он, подойдя ближе и чуть склонившись над рычащим брыкающимся парнем. — Эта ярость, гнев, отсутствие страха… Знаешь, я ценю это, ценю людей вроде тебя. — Он присел и подался вперёд, встречаясь с полным ненависти взглядом, и продолжил совершенно равнодушным тоном: — Я прибыл на этот остров, как бизнесмен, чтобы вести здесь дела. — Он замолчал ненадолго и огляделся вокруг. — Здесь чудесно, правда. Природа, свежий воздух… Мне нравится. И нам не помешал бы кто-то, кто знает эти места, знает людей. Как, например, ты. — Жилистая рука с зажатой в пальцах сигарой практически ткнула Сида в нос, и в лицо ударил едкий дым, заставляя невольно поморщиться. Хуан криво улыбнулся. — Если хочешь защитить свою подружку, как насчёт того, чтобы работать на меня? Подумай, это выгодное предложение. Разумеется, оплата тебя тоже не огорчит.
Всё это злило. Этот человек, собственное бессилие. Сид снова взбрыкнул, желая выплюнуть слова ему в лицо как можно громче, резче.
— Мне не нужны твои грязные деньги!
Хуан в ответ звонко рассмеялся, будто услышал самую большую глупость в своей жизни.
— О, парень! Это ведь совсем не важно. Я всё равно получу желаемое. Так или иначе. Вопрос только в том, что в итоге получишь ты. Не будь дураком. Просто подумай хорошенько. Подумай о том, что сможешь сделать с этими деньгами…
Воспоминание осветила яркая вспышка, но вскоре от неё осталось только слабое тёплое свечение. Оно превратилось в догорающий огонь, искры которого блестели в зелёных глазах Саны.
— Ну всё! Хватит!
Сид снова ударил дверь, но только врезался плечом в мягкую обивку. Единственное, что оставалось ему в этой пустой белой комнате, — это смотреть, наблюдать за тем, как Сана отвергает его в последний раз, как догорает надежда. Видеть, как его прошлая версия спрашивает её, зачем она это делает, как умоляет её передумать, но единственное, что получает в итоге, — взгляд, полный презрения, боль и кровь, заливающую ему лицо.
Резко отпрянув, он попятился, отступил к стене и медленно сполз на пол. Хотелось схватиться за голову, но рубашка всё так же крепко стягивала руки. А потом откуда-то издалека послышался смех. Он показался отдалённо знакомым. Смех приближался вместе с тяжёлыми звуками чужих шагов, после чего дверь лязгнула и распахнулась.
Сид поднял голову. Внутрь вошла его точная копия, но почему-то одетая в костюм санитара. На лице двойника играла злорадная усмешка, а в руке был зажат огромных размеров шприц с неизвестным содержимым. Копия приблизилась и мерзко, не скрывая ехидства, произнесла:
— Здравомыслие ничтожно. Безумие же… Безумие не знает границ, верно?
Когда Сид пришёл в себя, мягких стен вокруг не было. Их сменил холодный, покрытый мхом камень. Тесное помещение было сумрачным, только свет от огня откуда-то снаружи попадал внутрь сквозь решётку на двери. На губах стоял привкус горечи, а сознание заволокло неясной мутной пеленой, но даже сквозь неё Сид узнал это место. Он снова оказался в том злосчастном храме.
— Всё ведь могло бы быть по-другому, — раздался вдруг знакомый голос, и из тёмного угла выплыл стройный силуэт Саны. Приходилось прилагать усилия, чтобы сфокусировать на ней взгляд. Очертания предметов оставались нечёткими, и всё кружилось и качалось, как на волнах. — Но ты сам сделал свой выбор. Вынудил меня. Жаль, что мне приходится поступать так. Правда. И я не понимаю, почему… Скажи, разве ты до сих пор не любишь меня?
Её голос звучал как музыка. Она всегда делала это, когда хотела что-то получить. Говорила так приторно сладко, старалась залезть в самую душу и отыскать там слабое место.
Борясь с необъяснимой слабостью во всём теле, Сид всё же выдавил из себя едкую усмешку.
— А что насчёт тебя? Разве ты когда-то меня любила? Нет, ты не способна. Ты любишь только себя. Можешь сколько угодно врать другим… и даже самой себе, но это так. Поэтому ты создала этот культ собственной личности. Не-не… прошу, не надо опять отрицать. Ты сама уже давно начала значить для них больше, чем слова, которые стараешься донести, — произнёс он и нервно хохотнул. — И ты презираешь меня за то, что я не захотел быть овцой?