Голос мерзкий гнусный вкрадчивый голос за плечом шепчет Ивэйну, что он сам виноват в том, что позабыл о Лодин. Что у безумия одна дорога, сколько ни кружи, пытаясь запутать след. Что Лодин откроет глаза и увидит, как он уродлив и безумен до сих пор безумен. Но Ивэйн этого не слышит.
Он отстраняется и видит ее глаза. Впервые по-настоящему видит ее глаза. Берет ее лицо в ладони и большими пальцами медленно и нежно очерчивает ее скулы. Красивая.
— Я долго шел так долго шел, — негромко говорит Ивэйн и бережно целует ее в уголок губ, туда, где рождалась когда-то ранним утром ее улыбка.
Лодин. Ты зря протянула руку...
Ты зря протянула руку зря протянула руку зря.
Это не твой Ивэйн, это не он, ты запуталась, он сам запутался, запутался и испугался, он не целует тебя в ответ, Лодин, это не Ивэйн, ты обозналась, это ловушка.
Та секунда длилась какую-то бесконечную вечность, еще более бесконечную, чем две зимы и три лета, что Лодин провела без своего Ивэйна, когда она ждала его и не ждала, когда она ждала его и обещала не ждать.
Ты запуталась, это не он, ты дала слабину, ты не леди Ландука, рыцари не задерживаются в этом замке, а ты дала слабину, Лодин. Что ты будешь делать теперь?
Но потом Ивэйн медленно смыкает руки за ее спиной, и Лодин понимает, что не ошиблась. Он обнимает ее осторожно, прижимает к себе, словно драгоценность, которую он не помнит, как держать в руках. А вдруг он ее забыл? Вдруг он шел к ней так долго, что он ее забыл? Две зимы и три лета, две зимы и три лета, это же так долго, думала Лодин.
Лодин Лодин, моя маленькая Лодин, нежно шептал ей Ивэйн по ночам. Лодин всегда ему возражала, что леди Ландука не может быть маленькой, а он всегда отвечал, что для него она всегда будет маленькой и хрупкой, потому что она может поместиться целиком в его руках, а это значит, что он может закрыть ее собой от всего остального мира, чтобы она осталась только его его его.
Лодин всегда возражала, но прижималась к нему ближе, чтобы обязательно помещаться в его руках, чтобы оставаться только его его его и принадлежать только ее любимому Ивэйну.
Потом Ивэйн ушел, и Лодин решила, что больше никому не позволит себя обнять и закрыть от остального мира, потому что весь остальной мир теперь смотрел на нее, весь остальной мир теперь ждал, когда леди Ландука даст слабину, но леди Ландука сильная, сильнее многих мужчин, ждать пришлось долго.
Две зимы и три лета.
Но так обнимал ее только Ивэйн. Даже если он ее не помнит, даже если он плохо помнит сам себя и всю свою сущность, его руки не могли забыть, она все еще помещается вся в его руках, чтобы он закрыл ее от остального мира и чтобы она была только его его его.
Неожиданно Ивэйн отстранился и наконец посмотрел ей в глаза.
Ты вернулся ты вернулся ты вернулся протяни руку, я здесь, ты вернулся, протяни руку.
Ивэйн протянул к ней руки и взял ее лицо ладонями так же, как и тогда, когда он принадлежал только ей, а она вся была его его его, потому что только он знал ее такой маленькой и хрупкой, только у него в руках она была вся, чтобы он берег ее, как свое самое главное сокровище.
Она его простила спустя одну зиму и два лета.
Ты вернулся ты протянул руку ты правда вернулся
Лодин посмотрела ему в глаза и не сдержала улыбки.
— Ты шел две зимы и три лета. Ты правда вернулся?
Ивэйн. Глупый глупый Ивэйн...
Глупый глупый Ивэйн это закончится только так и никак иначе Лодин твоя Лодин посмотрит тебе в глаза и увидит как ты уродлив и безумен уродлив и безумен уродлив и безумен
Шелест листвы той, другой чащи, страшного леса чужого леса безумного леса, Ивэйн отныне как будто бы всегда носит с собой — это он шепчет куда-то в нутро страшные слова уродливые слова безумные слова. Это он шепчет куда-то в нутро будто собственным голосом Ивэйна будто это он думает страшные мысли уродливые мысли безумные мысли. Но тот шелест и тот шепот на Ивэйна вовсе не похожи. Их много много много много, а Ивэйн никогда не любил говорить. Он всегда носил слова за пазухой, как сокровище и богатство, никогда не тратил их попусту и не мог позволить себе транжирить — если обещал, должен был сделать.