Это «мало ли что» насторожило меня.
Птицеферма находилась несколько в стороне от Зеленограда; с ней соседствовало несколько четырёхэтажных домов, в которых проживали работники фермы. В назначенный час я подъехал к дому Нины Ивановны и позвонил в квартиру. И сразу услышал лай. Нина Ивановна открыла дверь, и я увидел Альму. Она сразу узнала меня — отчаянно завиляла всем телом, запрыгала на одном месте, ещё громче залаяла. А вот я узнал её с трудом. За прошедшие три месяца она сильно подросла, но выглядела очень худой, и в её глазах я заметил какие-то болезненные искорки. Но что особенно меня поразило — она была привязана к ручке входной двери.
— Здрасьте, проходите, пожалуйста! — проговорила Нина Ивановна с менее приветливой улыбкой, чем раньше, — чувствовалось, она не очень рада моему визиту.
Поглаживая Альму, я спросил:
— Что Альма так весь день и сидит у двери?
— Я держу её в коридоре, потому что в комнате на полу ковёр, может испачкать… И почему весь день? — обидчиво произнесла Нина Ивановна. — Я же говорила вам — утром и вечером мы с ней гуляем. И обедаем вместе, я в обед прихожу домой…
Я заглянул в пластмассовое ведро рядом с Альмой — в нём были отруби, которыми кормят поросят и коров. Стало ясно — для жителей фермы держать собаку на привязи в порядке вещей; у них собака не член семьи, а сторож.
Уезжал я в скверном настроении — жизнь Альмы оказалась далеко не райской. «Но всё-таки, — размышлял я, — она живёт в доме, в тепле, и Нина Ивановна выгуливает её и наверняка разговаривает с ней, а не только отдаёт команды. Возможно, даже Нина Ивановна любит Альму, по на свой „птичий“ манер, без всяких нежностей — так относятся к привычной, но не очень ценной вещи, которую если и теряют, то особенно не огорчаются. Таким людям, как Нина Ивановна, не дано понять, что у Альмы тоже есть душа и, несомненно, более чувствительная, чем у самой птичницы.
Порой не известно, что лучше для „граждан собачьего племени“: спокойная, безбедная, но однообразная жизнь, без общения с сородичами, без романтических приключений, без воспитания потомства, или свободная жизнь с постоянными поисками еды и ночлега, со многими опасностями (бездомные собаки редко живут больше трёх-чётырех лет, чаще попадают под машины или их отлавливают собаколовы).
Глава четвёртая
Птичница показывает своё истинное лицо. Сторож Тихон и несчастные охранники грядок
Через месяц по пути на дачу я заехал к Нине Ивановне снова. Заехал без предварительного звонка, благо, было воскресенье, и я решил: если и не застану Нину Ивановну, то оставлю записку, что загляну на обратном пути.
Нина Ивановна оказалась дома, но, как только она открыла дверь, я увидел — Альмы в квартире нет. Тревожное предчувствие охватило меня.
— Понимаете… Альма у Тихона, — начала объяснять Нина Ивановна без всякой улыбки, растерянно, сбивчиво. — Тихон — бывший муж моей сестры. Он работает сторожем в дачном посёлке…
— Почему она у него?
— Так… получилось, — Нина Ивановна опустила голову.
— Как? — глухо спросил я. — Где живёт этот Тихон?
— В соседнем доме… На первом этаже. Шестая квартира.
Я повернулся и, не прощаясь, быстро направился к соседнему дому.
На звонок долго никто не выходил, но главное — не было слышно лая, и в меня вселилась тревога. Наконец послышался кашель, шарканье, и в двери появился низкорослый бородатый мужичок, явно выпивший.
— Ты Тихон? — спросил я.
Мужичок кивнул.
— А где Альма? — уже строго спросил я, предчувствуя, что разговор будет не очень приятным.
— А тебе зачем знать? — буркнул мужичок.
Пока я втолковывал ему, что являюсь представителем "Общества защиты животных" и что обязан видеть Альму, он пощипывал бороду; потом пробормотал:
— Собака где и положено ей быть. Раз надо посмотреть, пойдём покажу.
Он привёл меня на окраину птицефермы. По пути я спросил:
— И давно Альма у тебя?
— С зимы. Как свояченица привезла из города.
— Понятно, — процедил я. Мне сразу стало ясно, почему птичница просила звонить перед приездом — она приводила Альму от этого Тихона. Но зачем столько времени врала? Впрочем, ясно зачем — такому, как Тихон, Альму я не доверил бы.
Мы пришли к пустырю на склоне оврага. Там меня ждало неприятное зрелище. Вдоль оврага тянулись полуразвалившиеся сараи и крохотные огороды, огороженные досками, разными железками, проволокой. И каждый из этих клочков земли охраняли собаки. Красивые собаки — одна лучше другой, некоторые породистые сидели на цепи около будок, сколоченных из овощных ящиков. Вид у собак был унылый, подавленный, они даже не лаяли на нас. Всё понятно — просиди-ка вот так всю жизнь на цепи! Мне сразу вспомнился Сервантес: "Самое большое несчастье — несвобода".