Шамир остановился рядом с папиным «фордом».
— Подождите здесь, Габи. Я пойду проверю, нет ли кого в доме, — и исчез в темноте. Пять минут спустя он вернулся и галантно открыл передо мной дверцу полицейской машины. — Идемте. Только дышите глубже. В доме всё перевернуто. Кто-то устроил здесь форменный погром.
…И всё же я оказалась не готова к тому, что увидела — дом был полностью разорен. По первому этажу словно ураган пронесся. Кабинет и лаборатория были уничтожены. Пол покрывали обрывки бумаги, тонувшие в порошках и жидкостях из разбитых пробирок. Рядом с пустым шкафом валялись выпотрошенные кляссеры. Документация, счета и расписки, которые дедушка хранил с немецкой аккуратностью, валялись на полу, мятые и разорванные. Посетитель не ограничился простыми поисками. Его целью было навредить. Лампы выдраны, металлические подносы разбросаны, тонкие чайные стаканы разбиты — их швыряли об пол, обивка диванчика разорвана, сквозь нее проглядывает желтоватый поролон…
— Ничего не трогайте, — услышала я голос Шамира с верхней ступеньки лестницы. — Это может быть ловушкой. Габи, поднимитесь сюда. Я хочу вам что-то показать.
Разрушение поднималось вместе со мной. Лестница была усыпана обрывками бумаги и осколками стекла. Шамир стоял в дверях дедушкиной спальни, держа в руках пустую раму от картины.
— Ой, — только и смогла я произнести. — Бедный дедушка, бедный Макс, уж это-то его точно убьет…
Все большие картины маслом, висевшие на втором этаже, были сорваны со стен. Грабители вытащили их из рам и побросали холсты на кровать. Неужели они тоже заразились Топазовым микробом Зуциуса? Шамир приподнял один из холстов. Он не был поврежден — здесь воры работали осторожно. На нас грустно взирал старик в черном лапсердаке. Под ним виднелась фигура героя Танаха — возможно, царя Давида. Дедушка любил заполнять комнаты портретами героев древности и печальных евреев.
— Это имеет какую-то ценность? — спросил Шамир.
— Только рамы. Так, по крайней мере, сказал страховой агент, которого дедушка приглашал пару лет назад.
— Вы уверены?
— Так мне всегда говорили. Дедушка говорил, что эти картины дороги ему как память, и этого достаточно, но когда-нибудь их оценят по достоинству.
— Что он имел в виду?
— Не знаю. Раньше я думала, что он говорит о документальном подтверждении целого исчезнувшего мира — жизни евреев в довоенной Вене. Но после того, как у меня побывал этот Топаз…
— Топаз? Новый парень на деревне?
Я рассказала Шамиру о вечернем визите этой пиявки и о его Зуциусе. Он слушал с большим интересом.
— Отлично! Завтра утром поговорим с Топазом. А сейчас взгляните на эти полотна. Ничего не пропало?
— Понятия не имею. Никогда не обращала внимания на эти картины. Большая часть коллекции находится здесь, остальное — у меня и у моего отца, у Рут тоже есть несколько картин. Я думаю, что у дедушки должен быть список всех картин. Он такой аккуратный…
Тот, кто разгромил дедушкин дом и лабораторию, не забыл и о жилище Газеты. Согнувшись, мы пролезли под желтыми лентами в темноту домика. Тысячи мятых и рваных газет были разбросаны по полу и по неубранной кровати. С пола был содран старый линолеум, деревянный комод выпотрошен, а одна дверь сорвана с петель. Чемодан, в котором Якоб хранил одежду, привезенную «оттуда», был разорван и пуст. Шамир расстроено взирал на царящий вокруг хаос.
— К этому невозможно привыкнуть, — сказал он. — Вандализм.
Я прислонилась к деревянной стене. Все защитные механизмы, охранявшие меня в эти два дня, отказали. Вид этого убогого жилища стал последней каплей. По щекам потекли слезы.
— Я никогда не смогу привести в порядок дедушкин дом и эту халупу тоже не смогу, — плакала я. — Ничто уже не будет таким, как было… Никогда…
Шамир испуганно смотрел на меня.
— Перестаньте, Габи. Хватит. Это же всего лишь барахло… Не плачьте, — он протянул мне скомканную салфетку. — Хотите, мы кому-нибудь позвоним? Другу? Подруге? Куда вас подвезти?
— Не надо меня никуда подвозить! Я еду домой, — я взяла себя в руки и опять спряталась за железной маской.
— Я вас провожу. Дайте мне пару минут. Вы не можете ехать одна.
Я вытерла слезы.
— Я в порядке. Правда. Я поехала, утром поговорим.
Мне хотелось убежать от его сочувственного взгляда, уложить свое избитое тело на прохладные простыни, закутаться в пуховое одеяло и заснуть.