Огибая здание, они сбиваются в кучу. Всё, что показывает свет, это массу грациозно двигающихся плеч и гибких спин, так что они выглядят как единый заводной поток. Одетый в монашескую одежду адовец сдаётся и перестаёт бежать. Адские гончие даже не сбавляют скорость. Адовец исчезает во влажных брызгах костей и густой прозрачной крови.
Словно по синхронизированному механическому сигналу, половина стаи адских гончих приходит в бешенство и атакует налётчиков со спины. Засадные хищники. Они впиваются стальными зубами в горло жертв и душат их, либо вгоняют головой в землю и сворачивают шеи. Адские гончие — странные и красивые твари. Кэнди бы их оценила. Я бы любил их ещё больше, если бы наблюдал чуть дальше. Скажем, из Франции. Часть стаи, которой не досталось воришек на перекус, отделяется от большей стаи и направляется в мою сторону. Я выгляжу как адовец. Для их крошечных пьяных мозгов я часть той шайки, что служит им наживкой. Стратегия в подобной ситуации проста. Бежать в другую сторону.
Я держу наац раскрытым. Размахивать им перед этими заводными пуделями было бы всё равно, что пытаться напугать Кинг-Конга зажжённой сигаретой, но он расчистит улицу от медлительных адовцев, если те окажутся у меня на пути.
Джек всё-таки последовал за мной. Он посреди улицы в квартале от меня. Думаю, он загипнотизирован гончими. Скорее всего, он никогда прежде не видел их за работой. Когда он видит, что я приближаюсь, то выходит из транса и пускается бежать. Он недостаточно быстр. Я легко обгоняю его, вспоминая старую шутку: «Убегая от медведя, тебе не обязательно быть самым быстрым бегуном. Тебе всего лишь нужно быть быстрее, чем парень позади тебя».
Я слышу, как Джек у меня за спиной скулит и что-то кричит. Я не оглядываюсь. Я слышу приближение заводных лап и челюстей гончих. Они слишком быстрые. Я не успеваю. Сворачиваю с улицы на тротуар. Мы не вернулись на дорогу смертников, но, возможно, сможем устроить прямо здесь свою собственную дорогу смерти.
Я замедляюсь всего на волосок. Пусть гончие возьмут след и приблизятся. Я выставляю вперёд наац. Если я ошибаюсь, это будет неряшливый способ уйти, но он лучше, чем от старости или от отравления несвежими моллюсками.
Мы возле квартала полуразрушенных домов. Когда гончие приближаются, я вытягиваю наац и прорезаю им поддерживающие стены опорные столбы. Сперва ничего не происходит, но затем позади меня раздаётся грохот, а за ним ещё и ещё. Звук такой, будто рушится весь квартал, но я не сбавляю темп, чтобы посмотреть.
Я слышу гончую прямо у себя за спиной. Она скрипит и лязгает, словно получила тяжёлые повреждения, но догоняет меня. Я делаю рывок в сторону, надеясь, что инерция огромной твари пронесёт её мимо. Так и происходит, и она врезается прямо в опорный столб сбоку дома. Я вижу всё за мгновение до того, как это случается, и делаю рывок обратно на улицу, чтобы меня не придавило. Я избегаю стены. Жаль, что не избегаю падающих обломков. Что-то резко ударяет меня прямо над левым ухом. Ну, вот и всё. Привет, мостовая. Я люблю тебя, мостовая. Думаю, побуду здесь какое-то время.
Когда я открываю глаза, на меня наползает огромная чёрная змея. Её чрево — это печь, а её тело — всё небо, и чтобы проползти, ей потребуется остаток вечности. Я могу подождать. Если эта Вселенная сгорит, у меня в кармане есть другая, которую дал мне Мунинн. Пусть шоу продолжается.
Я прихожу в себя лёжа на спине и шевелюсь. Я на платформе с натянутой сверху тяжёлой проволочной сеткой. Её буксирует «Унимог». Кто-то переключает и скрежещет передачами грузовика. Здесь со мной около восемнадцати адовцев. Некоторые сидят. Некоторые лежат на спине. Другие истекают прозрачной кровью там, где их разорвали челюсти большой адской гончей. Я узнаю некоторых из них. Это те адовцы, которые убегали от гончих.
«Унимог» ударяется о кочку, и один из истекающих кровью адовцев мгновенно исчезает.
— Хороший был трюк там с твоим наацем, — говорит кто-то.
Я поворачиваю голову так, чтобы смотреть вверх. На меня сверху смотрит улыбающийся адовец.
— Такой хороший, что я шибанул себя кирпичом, — отвечаю я.
Как и многие адовцы, он выглядит как шипастая рогатая жаба после сделанной в Голливуде пластической операции. Подтяжка щёк и шеи. Имплант в подбородок, придающий ему вытянутое лошадиное лицо. Он весь в синяках и следах побоев. Похоже, в драке он также лишился своих коротких рогов. Но его большие белые клыки всё ещё на месте. Те, что причиняют настоящую боль, впиваясь в тебя. Пытаться избавиться от адовца, когда тот крепко держит тебя своим хлебалом, это как попытаться анекдотами раскрутить мурену на партию в минигольф.