Выбрать главу
Так красавицы эти поют. Тонкий стан рукой подопрут, Бровь игриво кверху взметнут, Черными кудрями тряхнут, — Просят выпить чашу вина. (Каждая светла, как луна, Каждая в тебя влюблена, Сладкие у них имена, Хороши красавицы всем, — Бекам они нравятся всем. Это ли не райский приют? Гурии пред ними встают, — Слаще соловьи не поют. Девушки арак подают — Со снотворным зельем арак! Беки разгораются — пьют. Кто не пьян, алияр, алияр, Не желан, алияр, алияр! Длятся эти соблазны всю ночь, Беки пьют безотказно всю ночь, Пьют, — и, балагуря всю ночь, Обнимают гурий всю ночь. Воина душа — широка, Льется тот арак, что река, — Трезвого из всех сорока Больше ни единого нет.
Вот уже забрезжил рассвет. Не подозревающий бед, Пьет Хаким с весельем арак, С тем снотворным зельем арак. Если б знал, что близится враг! Сколько ни подносят — он пьет, Выпьет, — сам попросит — и пьет, Удали не бросит он — пьет! Если б знал, что, как мертвецы, Все пьяны его удальцы, Что от ведьмы, от Сурхаиль Скачут к Тайча-хану гонцы! Пьет он не из чаш тот арак, Пьет он из кувшннов его, Вот уже который кувшин, Каждый — высотою с аршин, С блюдо — горловина его! Все же охмелел исполин, — Пьян, как и дружина его, Бек Хаким, Конграта султан… Тут и разговорам конец, Тут и нежным взорам — конец: Девичий меняется нрав. Чаши все и блюда убрав, Скатерти оттуда убрав, Все, чем украшают пиры, Также одеяла, ковры — Все они уносят стремглав.
Ты на Сурхаиль погляди, Что у ней за сердце в груди! О ее делах посуди! Подлость ее вся впереди. Месть ее была такова: Девушки приносят дрова; Сурхаиль полна торжества, Ведьма разжигает костер — Пламенем озаряется двор… Всех узбекских беков дотла Ведьма беспощадно сожгла, Алпамыша сжечь не могла, — Вышел в этом деле изъян: Пьян был, как мертвец, Хакимхан, В пламени лежал — не трезвел, Но, объят огнем, не горел!..
В это время сам Тайча-хан С воинством своим подоспел, — Видит — Алпамыш уцелел! Страх его душой овладел, Воинам дает он приказ: Изрубить мечами его! Острый исфаганский алмаз Тоже отскочил от него! Пробовали дело не раз,— Каждый раз острили мечи, — Только иззубрили мечи! Стрелы в него стали метать,— Не пронзают стрелы его: Словно камень — тело его. Сделать с ним нельзя ничего!.. Шах старуху-ведьму корит: — Э, злосчастная ты, — говорит, — Иль пьяна была, — говорит,— Ведь должна была, — говорит, — Толком все разведать вперед! Видишь — он в огне не горит, Видишь — меч его не берет, Не пронзают стрелы его, — Заколдовано тело его. Он — не человек, а скала! Думала бы прежде, чем жгла! Пять дней пьяным будет лежать, — Десять дней чурбаном лежать, — Он же не навеки хмелен, Временно ведь он усыплен, — Как-никак очнется ведь он. Не был бы тобою сожжен Весь его дружинный народ, Он бы, погуляв на пиру, Сам бы и ушел поутру, Мирно бы ушел, подобру. А теперь — беда нам, беда, Нам с таким великаном — беда! Он теперь наш враг навсегда: Если уж пришел он сюда, — Значит — разорит города, Значит — уничтожит нас всех! Сдохнуть тебе, ведьме такой, — Был бы в нашем царстве покой! Ведьма ты и ведьмина дочь, Говори, как делу помочь, Только не хитри, а не то — Голову сниму с тебя прочь!..

Неуязвимостью от рождения отмечен был Алпамыш: бросай его в огонь — не сжечь; не берет его меч; из лука ли, из ружья ль стрелять в него станешь — ни стрелой, ни пулей не ранишь.

По этой причине калмыки, не зная, с какой бедой повстречались, так растеряны были тогда. Говорит шах калмыцкий, к Сурхаиль обратясь: