Выбрать главу

— Не Алпамыша пленила ты, а наше бедствие опьянила. Ведь он, отрезвев, в отместку за смерть своих сорока джигитов живой души в стране не оставит, — всех мечом перебьет!..

Встала коварная Сурхаиль, — так отвечает:

— Ты — падишах, сделать можешь все, что ни пожелаешь. Под этой горой Мурад-Тюбе прикажи вырыть глубокий зиндан и бросить туда Алпамыша. Пролежит он там пять — десять дней, пусть месяц пролежит, а хотя бы и целый год — обязательно в сырой этой яме сгниет, — ничего с нами не сделает.

Понравился шаху калмыцкому этот совет коварной Сурхаиль — и такое грозное слово говорит он калмыкам своим:

— Раньше осени цветник чтоб не засох! Поскорей бы в яме Алпамыш подох! Чтоб самих себя нам после не корить, В сорок саженей зиндан вам надо рыть. Часа вам нельзя безделью подарить! И простой и знатный за кетмень берись — Землекопом стать на этот день берись. Знатностью никто сегодня не кичись, — От такого дела увильнуть не тщись. Знайте, что не шутки с вами я шучу, От большой беды избавить вас хочу. Ну, народ, усердно к делу приступай, В сорок саженей зиндан ему копай!.. — Слово Тайча-хана выслушал народ. Ни один для спора не открылся рот: Кто берет носилки, кто кетмень берет, Даже самый знатный амальдар — и тот Роет, роет землю — пота не сотрет. Кто земли не рыл, тот землю относил, — Все они трудились, не жалея сил. Хоть, чем глубже, тем работа все трудней, В день успели столько, сколько в десять дней: Выкопали яму в сорок саженей, — Сорокасаженный вырос холм над ней. Похвалил их шах за столь усердный труд. Все на Алпамыша поглядеть идут, Следует туда с войсками Тайча-хан. Видят — Алпамыш лежит, как мертвый, пьян, — Будет, слава богу, сброшен он в зиндан!
Десять калмыков поднять его хотят, — Силы нехватает, — только зря пыхтят, — Тужатся и двадцать калмыков, и сто, — Мучатся с ним так же бестолково — сто, — Ни поднять никак, ни сдвинуть ни за что! Калмыки решили привести коней. Выбрали десяток тех, что посильней: Подлинней, покрепче выбрали аркан, — По рукам-ногам опутан великан. Всяких чувств лишенный, словно истукан, — Он лежит, как мертвый, непробудно пьян, Этот Хакимбек, узбекский пахлаван. Думают калмыки
: «То, что трудно нам,
То нетрудно будет десяти коням!» Десять тех коней к аркану припрягли — Сечь камчами стали, как только могли. Сколько тех коней, однако, ни секли, Кони только зря копытами скребли, Выбились из сил — и замертво легли. Ужасом народ калмыцкий обуян: Неужель напрасно вырыт был зиндан? Что, если очнется Алпамыш-Хаким, Если, отрезвев, он разорвет аркан? Как им совладать с чудовищем таким?! Сущий он дракон! Дракона только тронь — Целую страну сожрет его огонь!.. Вспомнили, что есть у Алпамыша конь, — Говорят, что конь тот — истинный тулпар. Тотчас приведен был славный Байчибар, — Был к его хвосту привязан Алпамыш. Стали калмыки стегать Чибара так: Где стегнет камча — там, словно след меча, Рассекалась кожа, проступал костяк. Байчибар был конь разумный, не простак, — Сразу он смекнул, чего хотят враги: Чтоб Хаким погиб от верного слуги! Терпит муки конь, а с места — ни на шаг, — Даже не поднимет ни одной ноги!.. Не на косогоре ль кобчику присесть? Разум и у твари бессловесной есть, А в таком тулпаре, как известно, есть Больше, чем бывает у иных людей. Знай, что жалость тоже есть у лошадей! Терпит Байчибар, — терпеть уж невтерпеж, — Каждая камча вонзается, как нож. Для таких страданий силы где возьмешь? Хлещут калмыки отчаянно его, — Байчибару жаль хозяина его. Стиснутые зубы умный конь разжал, Конским плачем плача, громко он заржал, Конских слез больших бедняга не сдержал. Содрогается от страшной боли конь, — Трогается с места поневоле конь, Волоком батыра тащит за собой. А за ним, ликуя, шумною толпой Калмыки идут: «А ну-ка, Алпамыш, Попадешь в зиндан, в Конграт не убежишь!» А Чибар уже к зиндану подошел — И, остановившись на краю жерла, Думает он: «Если развернуть крыла, Силу бы в себе я, может быть, нашел, Но батыр, к хвосту привязанный, тяжел, — Навесу он может хвост мой оборвать, — Ни ему тогда, ни мне не сдобровать»… Будто в землю врос, стоит в расстройстве конь. Видят калмыки, что в беспокойстве конь, — Вновь тревога стала их обуревать: Как бы Алпамыш не отрезвел тут вдруг! Калмыков смертельный обуял испуг, — У жерла зиндана сбились в тесный круг — Держат наготове острые мечи. А Чибара сзади вновь секут камчи: Хочешь иль не хочешь — а перескочи! Байчибар пригнулся — и, как он привык, Рассчитал прыжок — и прямо с места — прыг! Через весь зиндан перемахнул он вмиг. В этот самый миг успел один калмык Меч свой опустить на байчибаров хвост — И перерубить одним ударом хвост. Падает на дно зиндана Алпамыш, Растянувшись там во весь батырский рост! Но настолько был он пьян, что все равно Не очнулся, даже грохнувшись на дно, И лежал на дне, как мертвое бревно, Хоть и оставался жив и невредим. Пленом расплатился он за то вино, — Так ему, как видно, было суждено! Тесно, сыро в том зиндане и темно, — Он лежит без чувств — сознание темно, А меж тем Чибар был схвачен, бедный конь! Калмыки в досаде: «Э, зловредный конь, Сколько неприятных нам доставил дел, Хоть бы ты скорей, проклятый, околел!» Конь на поводу был к шаху отведен, Алпамыш в зиндан, — он в стойло заточен. Шею до земли понуро клонит он, От себя докучных мух не гонит он: Как ни настрадался, как ни изнурен, Ни зерном, ни сеном конь не соблазнен, Даже и водой прохладной не прельщен: Он судьбой батыра очень угнетен. Злобой калмыки по-прежнему горят, — «Что это за тварь такая!» — говорят — И над ним насилья страшные творят: Достают они колоду — и она Не из дерева, а вся из чугуна, Вес колоды — сто без десяти батман! Бедному коню на шею груз кладут! Шестьдесят батман железа достают, Все это железо на куски дробят, Гвозди и шипы различные куют,— Байчибару в ноги забивают их, Чтоб не мог тулпар не только убежать, Чтобы ни стоять не мог и ни лежать. Вот что терпит конь от недругов таких! Шум у калмыков в конце концов утих, — Как-никак была достигнута их цель. Столько-то проходит дней или недель, — С Алпамыша сходит непробудный хмель; Он открыл глаза: в уме ль он, не в уме ль? Неужель он в плен попался? Неужель?!