Рассмеялась Ай-Тавка и говорит:
— Слыхала я, что у отца моего, шаха, есть какой-то узник по имени Алпамыш. Только спрашивать о нем отец мой строго запрещает, имени его даже не позволяет произносить. Правда ли, что Алпамыш этот и на людей не похож, а какое-то чудовище с виду, вроде беркута? Другие, впрочем, говорят, что красавец он необыкновенный, батыр прославленный.
— Что правда, то правда, — отвечает Кайкубат. — Если бы ты увидала его, сразу бы он тебе понравился.
Говорит Кайкубату Ай-Тавка:
— Если не хочешь сам в зиндане очутиться, то веди меня сейчас же к этому Алпамышу: давно уже мечтаю повидать его, какой он есть, этот витязь узбекский.
— Хоп! — отвечает Кайкубат. — Однако так ты меня с девушками своими избила, что пешком не дойду я, — путь туда далекий. Если дашь коня оседланного, поеду, — не дашь, с места не встану.
Загорелось Тавке с Алпамышем повидаться. Пошла она на конюшню отцовскую, дала конюху золотую монету, оседлал он ей двух коней хороших. Привела она коней к тому дереву, к которому Кайкубат привязан был, освободила его и говорит:
— Если кто по дороге остановит, — говори, что в стадо к тебе направляюсь я — козлика своего проведать. Только смотри — не болтай дорогой лишнего: мне-то простится, а ты непременно в зиндан попадешь, а то — и головы лишишься.
Едут они. Кайкубат доволен, радуется: и наказания избег, и с шахской дочерью рядом на шахском коне верхом едет, ни на малого, ни на большого не глядя! Думает он:
«Если она послушалась меня, — ясно, что сердце ее ко мне склонно, — хочет она, видимо, подальше от девушек своих наедине со мною побыть!..»
Счастлив Кайкубат. А Тавка в это время такое слово говорит:
— Уж давно, едва о нем прослышала,
Стала тосковать по Алпамышу я.
Необыкновенный витязь, говорят!
Не сочти за шутку то, что я скажу, —
Кажется, заглазно я его люблю.
Много тайных мук из-за него терплю!
Что за человек, пойду-ка погляжу.
Если о здоровьи у него спрошу,
Этим я его ничуть не оскорблю.
Может быть, ему я службу сослужу…
Что-то слишком долго мы к нему идем, —
Правильным ли ты меня ведешь путем?
Близко подойдем — стань в сторону потом, —
Разговор такой нельзя вести втроем.
Услыхал Кайкубат слова шахской дочери, приревновал ее к Алпамышу — и так сказал:
— Э, красавица, тебя мне очень жаль:
Стоит ехать ли тебе в такую даль?
Лишнюю зачем на сердце брать печаль?
На твою любовь ответит он едва ль.
Все равно ему не сможешь ты помочь, —
Тот зиндан глубок и темен, словно ночь.
Если Тайча-хан узнает, твой отец,
И тебе ведь снимет голову он прочь.
Знай, Тавка-аим, что ты — моя мечта!
Красотой ты вся, как роза, налита,
Сна меня твоя лишила красота.
Этой страстью весь измучен, иссушен,
Я не только сна, я разума лишен!..
Тем временем подъезжают они к зиндану. Тавка-аим в зиндан заглядывает — действительно глубок зиндан, — темно в нем, как ночью. Смотрит Ай-Тавка в темную глубину зиндана — и зиндан, красотой ее озаренный, становится светлым. Видит шахская дочь сокола-Алпамыша на дне ямы — и, о здоровьи справившись, такое слово ему говорит:
— Узник! Ай-Тавка, дочь шаха, пред тобой. Быть готова я всю жизнь твоей рабой.
Если мне твоей спасительницей стать,
Кем ты станешь сам красавице такой?
Знай: мои богатства трудно сосчитать,
Шелковым тюрбаном мне дано блистать,
Красотой, как солнцу ясному, сиять.
Молодой и стройный тополь мне подстать…
Если бы судьба для счастья моего
Мне бы на тебя хотела указать
И твоей служанкой стала б я, то кем
Ты, кто здесь в зиндане обречен страдать,
Сам хотел бы стать красавице такой?
О тебе давно я думаю с тоской.
Сердцу моему вернешь ли ты покой?
Ты сидишь на дне зиндана столько лет, —
Униженья хуже для батыра нет.
Дай же кольцекудрой Ай-Тавке ответ:
Если бы ты был освобожден Тавкой,
Кем бы стать хотел красавице такой?
Алпамыш, выслушав слова Ай-Тавки, так ей ответил:
— Шахской дочери ли слышу я слова?
У меня от них кружится голова.
Знаю, о красе твоей шумит молва.
Цель твоя, хотел бы знать я, какова?
Сладкая моя душа попала в ад,
Я томлюсь в зиндане уж семь лет подряд…
Твой наряд зелено-синий так хорош!
Твой привет мне на чужбине так хорош!
По какой, скажи, причине ты пришла?
Я перед твоим народом виноват, —
Сечу задал я — не сечу — киямат!
Но отец твой, шах, виновнее стократ.
Соколом парил я, но сломал крыла.
Я тебе готов ответить, шаха дочь:
В сватовстве-свойстве я быть с тобой непрочь.
Из страны своей я соколом взлетел, —
У тебя в стране в зиндан глубокий сел!
Если хочешь мне, красавица, помочь,
Свояком твоим считаться б я хотел…