“Я становлюсь учтивым”, – сказал курд Кислох, согласившись присоединиться к какому-то представлению.
“А я – так сама гуманность!” – воскликнул индиец Калидас. “Эй, дружище, не перечь заповедям праздника, или не слыхал глашатая?” – крикнул он слуге, который нещадно колотил мальчишку, уронившего по нечаянности поднос с фарфоровой посудой.
“Не вмешивайся в чужие дела, братец!” – ответил слуга, – “лучше радуйся случаю сытно пообедать”.
“Так ты говоришь с офицером? – вспылил Калидас, – да я вырву твой язык, грубиян!”
“Не горюй, до свадьбы заживет! – сказал гебр мальчишке, – вот тебе драхма, беги прочь и веселись”.
“Чудеса, – усмехнулся негр, – неслыханная щедрость!”
“Славный денек, и сердце радуется”, – миролюбиво ответил гебр.
“Недурно бы перекусить”, – заметил негр.
“Принято! Вот под этим платаном. Своей компанией. Надоели чужие рожи!” – воскликнул Калидас.
“Эй, плут, ты кто таков?” – крикнул гебр.
“Я хаджи!” – гордо возвестил небезызвестный Абдалла, слуга почтенного купца Али, назначенный на этот день прислуживать гостям.
“Хаджи? Значит не еврей. Вот кем стоит быть, коль мир перевернулся. Неси-ка поживей вина!” – распорядился гебр.
“И плов!” – добавил Кислох.
“И начиненную миндалем газель!” – присовокупил Калидас.
“Да леденцов не забудь!” – напомнил негр.
“Поторопись, мусульманин, не то пощекочу тебе спину копьем!” – пригрозил гебр.
Абдалла бросился угождать честной компании. Вскоре вернулся с помощниками, нагруженными яствами и вином. Абдалла собрался уходить.
“Эй, мошенник, ты куда? Жди тут, еще понадобишься нам!” – загрохотал Кислох.
“Лучше проведем время одни”, – шепнул Калидас.
“Тогда пошел прочь отсюда, пес!” – крикнул Кислох Абдалле.
Не успел слуга удалиться, как вновь был призван.
“Почему не подал ширазского вина?” – возопил Калидас.
“Плов переварен!” – загремел Кислох.
“Ты принес ягненка с фисташками вместо газели, начиненной миндалем!” – изобличил слугу гебр.
“Слишком мало леденцов!” – поддержал негр.
“Все плохо! – подытожил Кислох, – а сейчас давай кебаб!”
Мало-помалу трапезничавшие под платаном крикуны и обжоры подобрели. Восточные деликатесы, отягощая желудки, облегчают сердца.
“Калидас, порадуй нас застольной песней”, – попросил Кислох.
“Давай, Калидас, не упрямься”, – сказал гебр, пихнув товарища в бок.
“Согласен. Подпевайте мне!”
Застольная песня Калидаса:
“Щедро в глотку лей вино,
Гонит прочь тоску оно.
Потерял любовь и дружбу?
Тут вино сослужит службу!
От кусачих бед капкана
Ключ найдешь на дне стакана.
Пей, коль есть на сердце горе,
Глядь – и горе объегорил!
Щедро в глотку лей вино,
Гонит прочь тоску оно!”
“Слышите? Фанфары! Царская чета, торжественное шествие. Закругляемся с обедом!”
“Поторопимся занять места получше!”
“Кончаем пить и петь, встаем!”
Люди заторопились, потянулись к центру огромного круга, описанного павильонами. Звуки фанфар и медных тарелок. Видно, как вдали отворились городские ворота Багдада, и показалась голова свадебной процессии.
Первыми идут пятьсот девушек, одежды их белее оперенья лебедей, в волосах бутоны нежные цветов, и каждая несет в руках пальмовую ветвь.
Следом – музыканты в золотых одеждах, дуют в серебряные трубы.
За ними – пятьсот юношей в костюмах белых, как мех песцовый, у каждого корзина цветов и фруктов.
И вновь музыканты, но уже в серебряных одеждах и дуют в золотые трубы.
Шесть красавцев коней, каждого ведет под уздцы конюх-араб.
Приближенные Медада, алые плащи соболями отороченные.
Знамя Медада.
Сам Медад на вороном арабском жеребце в сопровождении трехсот воинов, все верхом на великолепных конях.
Рабы несут свадебный дар Медада – шесть сабель закаленной дамасской стали, и нет в мире оружия лучше.
Дюжина отборных коней, их ведут под уздцы анатолийские конюхи.