Даша пробормотала, что никуда не собирается, и все мальчишки — дураки. И виновато на меня посмотрела, ей вообще было неудобно из-за истерики.
— Как скажешь. В общем, сегодня я еду один, а вы остаетесь с жестокой уми. Вон она идет, легка на помине, уже что-то приготовила, и теперь вы на очереди.
Ашши подошла, величественно кивнула в сторону подвала, и пятерку как ветром сдуло. Вот что значит военная дисциплина.
— Поедешь свою красотку будить, прекрасный принц? — томно проворковала она. Не будь у меня способностей к саморегуляции, гормоны уже из ушей бы лезли. — Может, меня с собой возьмешь? Или этих пятерых гномов поддержки?
— Нет, это лишнее.
— Как скажешь, милый. Иди, иди, смотрю, не терпится уже.
Я только усмехнулся, ничего не сказал.
А в больнице меня ждал неприятный сюрприз.
— Екатерина Юрьевна не одна, — предупредил меня Леня. — Доктор у нее.
— Какого хрена, я же сказал тебе никого не подпускать к ней?
Тот только руками развел.
В палате рядом с кроватью стоял Катин отец, а рядом мой старый знакомый — Иннокентий, из салона Катиной же мачехи.
Я кивнул полковнику, протянул Кеше руку.
— Привет, очкастый. Ты чего у меня клиентов отбиваешь?
Но Кешу смутить было нелегко. С медиками вообще проблема, с ростом личного кладбища эмоции атрофируются. Он крепко пожал мне руку, улыбнулся, подмигнул и продолжил дальше водить руками над девушкой. Прям маг-затейник.
— Юра, — тихо сказал я, — смотри, он же ее бесконтактно лапает. Вон, над грудью задержался. Ты, как отец, должен вмешаться.
— Все вы хороши, — не поддался на провокацию Уфимцев. Ну что за день-то такой.
Наконец Иннокентий Генрихович прекратил домогаться моей бывшей невесты, выпрямился, задумчиво снял очки, повертел их в руках.
— Юрий Григорьевич, она полностью здорова. Только вот руки мне не нравятся, словно что-то неправильное в них. Как будто разные.
Уфимцев повернулся ко мне, вопросительно посмотрел своим тяжелым чекистским взглядом.
— Ну да, — согласился я. — Одна левая, другая правая.
На самом деле одна рука восстановилась быстрее, и схема с нее слезла. А вот вторая, ей еще день-два, хотя, в принципе, тоже неплохо — чуть сухожилия деформированы. Я откровенно полюбовался на результаты своего вмешательства. Похвалил себя за то, что не поддался соблазну, и не написал на заново слепленной руке «От Марка».
Собеседники юмор не оценили, да и на мой взгляд он был так себе.
— Я собирался позвонить, — спохватился полковник.
— Все нормально, — честно сказал я. — Тоже так бы поступил, будь это моя дочь. Доверяй, но проверяй. Будить будем?
Уфимцев кивнул, а вот Кеша покачал головой.
— Может, подождать пару дней? — предложил он, — пока левая рука не восстановится полностью. Похоже на тендинит, только в стадии ремиссии.
Я могу сразу определить, когда врач врет, даже без своих пси-улучшайзеров. Семья Громовых и их друзья в белых халатах научили. «Марк, эта таблетка совсем не горькая», «сейчас я дерну за руку, больно не будет», «там маленький прыщик, ты даже не почувствуешь». Хотя нет, последнее, это не Громовы, а Маринка, которая Валентиновна. Уфимцев тоже что-то заподозрил, с его работой такие нюансы на раз определяются. Посмотрел на меня.
— Пусть просыпается, — решил я. — Погода отличная, солнце, весна, природа цветет вовсю, ну и ей пора. А то лежит, бока вон какие отрастила.
Про бока я приврал, у Кати с фигурой всегда все было в порядке, корректировать — только портить, а пси-сон на жировые отложения влияния не оказывал. Наоборот, сохранял все в точно таком же виде, как было, даже вон волосы не отросли.
Полковник усмехнулся, а Кеша стал бочком пробираться к выходу.
— Стоять! — Уфимцев бдил.
Врач замер. Причем боялся он не Уфимцева, а меня. С чего бы это?
— Давай, Марк, — распорядился Юрий Григорьевич. — Что там надо делать?
— Сказки читали? Вот это. Ладно, Юра, шучу, сама проснется. Смотри, вон уже веки дрогнули, сейчас глаза откроет.
Катя чуть пошевелилась, облизнула губы, приоткрыла глаза. Левый отлично получился, прям как будто от рождения такой красивый.
— Папа, — прошептала девушка, протянула руку. Уфимцев ее тут же заграбастал.
— Кеша, — протянула Катя вторую руку, левую. Мою! — Любимый.
Иннокентий хоть и побледнел, но подскочил с другой стороны кровати, схватил Катину руку, поцеловал в ладонь.