— А-а, голубушка, вот ты и попалась! Седьмой год тебя ищу.
— Меня? Для чего?
— А ты будто и не знаешь! Все звери посылают детей в звериное войско, одна ты своих деток от себя никуда не отпускаешь.
— Да разве я зверь? — Расправила крылья и улетела.
«Пожалуй, это птица». и лиса побежала своей дорогой.
С того времени летучая мышь бегать вовсе перестала — лису повстречать боится. и днём летать не смеет — ястреба опасается.
Так и живёт в вечном страхе — от зверей отреклась, к птицам не пристала.
КАК БЕРКУТ ЦАПЛЮ НАКАЗАЛ
Это было во времена давние, когда птицы ещё не знали, где ному положено гнездиться. Каждую весну птицы воевали, спорили. И случалось, что глухарь гнездился над водой, а лебедь в лесу на сосне.
И вот созвал беркут великую сходку, чтобы каждая птица Бнала, где ей строить свой дом.
Был послан строгий указ явиться всем птицам на сход.
Едва старшина-цапля Кара-чилён-зайсан услыхал о сходке, тотчас распрямил крылья, поднялся и полетел.
Вместе с цаплей Кара-чиленом летели семеро верных слуг, семеро коростелей.
Семь морей они миновали, через семь горных перевалов перелетели, как вдруг услыхали:
— Ква-ква-а!
Посмотрели вниз, увидали болото, и в каждой л5’же, на каждой кочке пучеглазые лягушки квакают так громко, будто быки ревут.
Не вытерпел Кара-чилен-зайсан, спустился на болото. Его верные слуги туда же за своим старшиной. И началась великая охота!
Лишь на пятые сутки опомнился старшина-цапля, даже слезу в болото уронил:
— Мы на сходку опоздали…
Горько плача и причитая, едва-едва Кара-чилен поднялся и полетел.
Вместе с ним поднялись сытые-сытые коростели и, тяжело махая крыльями, все вместе направились к скале, где сидел бер-1гут. Опустились к подножию, голову склонили.
— Почччему так долго летели?— грозно заклекотал великий беркут.
— Ох-ох,— вздохнул Кара-чилен,— были на то важные причины. Указ ваш поздно получили, потом в пути с густым туманом встретились… Заблудились…
— Как это ты, почтенный старшина-цапля, не стыдишься лгать?
Разгневался беркут, схватил Кара-чилена за макушку и оттрепал так, что перья на голове старшины-зайсана встали хохолком.
— Не быть тебе больше старшиной,— сказал беркут.
Почесал Кара-чилен голову, нащупал хохолок, и клюв у него с горя вытянулся.
Заплакал он в голос:
— Навсегда, навсегда я теперь меченый…
С той поры и поныне, как вспомнит Кара-чилен о хохолке,
кричит и плачет. Ы дети Кара-чилена, как вылупятся, начинают горько плакать.
И нет у цапли другой песни, только этот жалобный крик.
— Гнездиться ты будешь в камышах,— решил беркут,— другие места уже заняты.
— А нам где прикажете гнездо строить? — всполошились коростели.
— Там же у болота. Вы своего зайсана не поторопили, вместе с ним охотились, вместе и будете наказаны.
Давно всё это было. Однако с той самой великой сходки каждая птица хорошо знает, куда ей лететь, где своё гнездо вить.
ГОРНОСТАЙ И ЗАЯЦ*
Зимней порой вышел горностай на охоту. Он под снег нырнул, вынырнул, на задние лапы встал, шею вытянул, прислушался, головой повертел, принюхался…
И вдруг словно гора упала ему на спину. А горностай хоть ростом мал, да отважен. Обернулся, как вцепится зубами в гору — не мешай охоте!
— А-а-а-а! — раздался крык, плач, стон, и с горностаевой спины свалился заяц.
Задняя лапа у зайца до кости прокушена, чёрная кровь па белый снег течёт. Плачет заяц, рыдает:
— О-о-о! Я от совы бежал, свою жизнь спасти хотел. Я нечаянно тебе на спину свалился, а ты меня укуси-и-ил…
— Ой, заяц, простите! Пожалуйста, не сердитесь, я тоже нечаянно…
— Слушать ничего не хочу, а-а-а!.. Никогда ие прощу! Пойду на тебя медведю пожалуюсь!
Ещё солнце не взошло, а горностай уже получил строгий указ:
В МОЙ АИЛ НА СУД СЕЙЧАС ЖЕ ЯВИТЕСЬ!
Старейшина здешнего леса тёмно-бурый медведь.
Круглое сердце горностаево стукнуло, тонкие косточки со страху гнутся… Ох и рад бы горностай не идти, да медведя ослушаться никак нельзя.
Робко-рпбко вошёл он в медвежье жилище.
Медведь на почётном месте сидит, трубку курит, а рядом с хозяином, по правую сторону,— заяц. Он на костыль опирается, раненую лапу вперёд выставил.
Медведь пушистые ресницы поднял и красно-жёлтыми глазами на горностая взглянул:
— Ты как смеешь кусаться?
Горностай, будто немой, только губами шевелит. Сердцу в груди совсем тесно.
— Я… я… охотился,— чуть слышно шепчет.
— На кого охотился?
— Хотел мышь поймать, ночную птицу подстеречь.
— Да, мыши и птицы —твоя пища. А зайца зачем укусил?
— Заяц первый меня обидел, он мне на спину свалился.
Обернулся медведь к зайцу да как рявкнет:
— Ты для чего это горностаю на спину прыгнул?
Задрожал заяц, слёзы из глаз водопадом хлещут:
— Кланяюсь вам до земли, ве.чикий медведь, у горностая пимой спина, как снег, белая… Я его со сппны ис узнал… Ошибся…
— я тоже ошибся,— кршшул горностай,— заяц зимой тоже весь белый, я его с лица не узнал!
- Долго молчал старик медведь. Перед ним жарко трещал большой костёр, над огнём на железном треножнике стоял золотой котёл с семью бронзовыми ушками. Этот свой любимый котёл медведь никогда не чистил, боялся, что вместе с грязью счастье уйдёт, и золотой котёл был всегда ста слоями сажи, как бархатом, покрыт.
Протянул медведь к котлу правую лапу, чуть дотронулся, а лапа уже черным-черна. Этой лапой медведь зайца слегка за уши потрепал, и вычернились у зайца кончики ушей.
— Ну вот, теперь ты, горностай, всегда узнаешь зайца по ушам.
Горностай, радуясь, что дело так счастливо обошлось, кинулся бежать, да медведь его за хвост поймал. Вот и почернел у горностая кончик хвоста!
— Теперь ты, заяц, всегда узнаешь горностая по хвосту.
Говорят, с той поры и до наших дней заяц с горностаем не
сталкиваются.
КАК ВОРОБЫШЕК ГОРЬКО ПЛАКАЛ
Было это или не было, не знаем, сказка это или быль, не ведаем. Что слышали, то и повторяем.
Скакал по ветвям акации серый воробышек. Укололся о шип и заплакал:
— Волк, волк! Давай с тобой акацию съедим.
— Некогда мне, некогда. Я собираю землянику в берестяное лукошко.
Рассердился воробышек, ещё горше заплакал:
— Овца, овца! Давай с тобой волка съедим.
— Некогда мне, некогда. Я в лес спешу на глухариную охоту.
Обиделся воробей, зарыдал:
— Глухарь, глухарь! Давай с тобой овцу проглотим.
Глухарь проглотил овцу, овца, которую проглотил глухарь,
съела волка. Волк, которого съела овца, которую проглотил глухарь, чихнул и пошёл акацию жевать.
— Так тебе и надо, злая акация! Зачем меня, воробышка доброго, хорошего, уколола?
Было зто или не было, не знаем, сказка это или быль, не ведаем. Что с’шшали, то и повторяем.
ДЕТИ ЗВЕРЯ МААНЫ*
В стародавние времена жила на Алтае чудо-зверь Мааны. Была она, как кедр вековой, большая. По горам ходила, в долины спускалась — нигде похожего на себя зверя не нашла. PI уже начала она понемногу стареть.
«Я умру,— думала она,— и никто на Алтае меня не вспомянет, забудут все, что жила на земле большая Мааны. Хоть бы родился у мевя кто-нибудь».
Мало ли, много ли времени прошло, и родился у Мааны сьш. Это был котёнок.
— Расти, расти, малыш! — запела Мааны.— Расти, расти…
Но кот хотя и подрос немного, так и остался мелким зверем, однако петь-мурлыкать от матери научился.
Второй сын — барсук — вырос крупнее кота, но далеко ему было до большой Мааны. Днём он из дома никуда не выходил, ночью по лесу тяжело шагал, головы не поднимая, звёзд, луны не видя.