Глубоко вздохнув, Риардон сказал:
— Я вижу, ты не намерен говорить правду. Пока. В таком случае у меня не остается выбора. Я должен отвезти тебя домой. По дороге и поговорим.
— Не имеете права, — возразил Брэнсом. — Обычное нападение не является преступлением, влекущим за собой обязательную выдачу преступника.
— А такого обвинения не было и не будет, — в свою очередь возразил Риардон. — Не хватало еще, чтобы после каждой полученной мной оплеухи я обращался к защите закона. Ты вернешься со мной по собственной доброй воле…
— Или что?
— Или я предъявлю тебе федеральное обвинение в измене и передаче секретных сведений. А после этого ты отправишься туда, куда тебе скажут, и при этом бегом и улыбаясь.
Брэнсом почувствовал, как краснеет, и выдохнул:
— Я не изменник.
— Никто так и не думает.
— Но вы же только что меня в этом заподозрили!
— Ничего подобного, — возразил Риардон. — До настоящего момента у меня не было никаких оснований сомневаться в вашей лояльности. Но когда обстоятельства меня вынуждают, я отвечаю огнем на огонь. Поэтому я и сообщаю вам о том грязном трюке, которым воспользуюсь без колебаний, лишь бы доставить вас обратно и выяснить, что же вы все-таки скрываете.
— То есть вы готовы оклеветать меня, предъявив фальшивое обвинение?
— Совершенно верно. Причем без всяких колебаний.
— И одновременно хотите помочь мне?
— Определенно хочу.
— Что ж, — сказал Брэнсом. — Тогда я могу сделать лишь один вывод: или вы сумасшедший, или считаете таковым меня.
— Насколько мне известно, у вас действительно не все дома, — ответил Риардон. — И если это так, то я хочу понять, почему это случилось с вами так внезапно.
— А почему вы вообще так думаете?
— Потому что вы не первый и, по всей вероятности, не последний.
Брэнсом прищурился:
— О чем это вы толкуете, черт побери?
— О помешанных. О нормальных и разумных людях, внезапно сбрендивших. Что-то уж больно много их у нас. Пора это дело прекратить.
— Я вас не понимаю и, более того, не хочу понимать. И могу лишь сказать, что если вы считаете человека, взявшего небольшой отпуск, чтобы отдохнуть, сумасшедшим, то у вас самого с головой не все в порядке.
— Вы взяли не отпуск.
— А что же?
— А то, что если бы вы взяли отпуск, то поехали бы вместе с женой и детьми.
— Ну, значит, вы лучше разбираетесь в причинах моего поведения, — сухо заметил Брэнсом. — И что же, по-вашему, я сделал?
— Сбежали, скрываясь от чего-то. Или, может быть, сбежали после чего-то. Скорее всего, последнее.
— И от чего же я сбежал?
— Вот и расскажите мне, — предложил Риардон, не спуская с него глаз.
— Так ведь это вы развили теорию, а не я. Вот и доказывайте ее. Или прекратим болтовню.
Нахмурившись, Риардон посмотрел на свои часы:
— Я не могу позволить себе торчать тут целый день, занимаясь бессмысленным препирательством. Отсюда каждые двадцать минут уходит поезд. Если мы выйдем прямо сейчас, то успеем на очередной — Он помолчал и добавил: — Пойдете по собственной воле или предпочтете, чтобы вас тащили волоком?
— Пусть волокут. Тогда, может быть, мне удастся содрать с вас деньги за нанесение тяжких телесных повреждений.
— Не тешьте себя иллюзиями! Любой компетентный адвокат скажет вам, что содрать деньги с государственного служащего — бессмысленная затея. Кроме того, я знаю, как делаются такие дела. Я могу обратиться за санкцией в суд.
— Ну хорошо. Пошли на поезд.
Брэнсом поднялся, чувствуя, что опять перестал понимать, что происходит. Об Арлен Лафарж не было произнесено ни слова. Над ним и так висела угроза лишения если не жизни, то по крайней мере свободы. А вместо этого его пугают какими-то невнятными угрозами.
Если мужчина совершает преднамеренное убийство женщины, то это убийство со всех точек зрения — моральных и законотворческих — является простым, ясным делом, с какими закон сталкивается по дюжине, а то и больше раз в месяц. Тем не менее в данном случае гражданский закон оказался бессильным, позволив вмешаться военному закону, который готов снять с него обвинение, объявив ненормальным.
Почему?
Он ничего не понимал.
Когда поезд, извиваясь змеей, пополз среди полей, Риардон вновь насел на него:
— Слушайте, Брэнсом. Я хочу быть с вами искренним. И прошу от вас такого же одолжения, ради вас же. Я собираюсь сообщить вам, почему проявляю к вам особый интерес. От вас, в свою очередь, я жду рассказа о том, что вы скрываете и что заставило вас пуститься в бега.
— Я не в бегах.
— Сейчас, может быть, и нет. После того как я поймал вас. Но по сути — да.
— Нет. Вы заблуждаетесь.
— Что ж, так мы можем стучаться друг о друга черепами, ничего не получая, кроме боли. Но хочу вам напомнить о факте, о котором вы забыли. Идет война. На этой войне не стреляют, но от этого она не перестает быть войной. А иначе почему же вы и другие работаете не разгибаясь над созданием все более эффективного оружия?
— Ну и что?
— Работа над оружием подразумевает лишь одно — холодная война может стать горячей. В промежутках же между горячими войнами — на войне, на которой не стреляют, — используются совсем другие методы. Каждая сторона при этом стремится выкрасть друг у друга самые лучшие мозги, или купить их, или вывести из строя. Или уничтожить. Мы теряем людей, идеи и планы. Теряет их и другая сторона. Мы покупаем мозги у них. Они — у нас. Понимаете, о чем я?
— Конечно. Старая история.
— Старая или не старая, но по-прежнему актуальная. Оружием в войне, на которой не стреляют, являются воровство, взятки, шантаж, соблазн, убийство, а также все, что способствует достижению целей. Обе стороны несут потери. С точки зрения логики эффективный метод ведения такой войны заключается в том, чтобы всеми доступными средствами увеличить потери противника и уменьшить собственные. И то и другое одинаково важно. Так вот, моя работа подразумевает успешную реализацию второго пункта — уменьшение наших потерь. Мой департамент как раз и отвечает за отражение атак на наши лучшие мозги.
— Ничего нового вы мне не сообщили, — недовольно пробурчал Брэнсом. — Что же касается меня, то чертовски неприятно сознавать, что, если ты решишь взять даже небольшой отпуск, тебя тут же начинают подозревать в распродаже секретов.
— Вы упрощаете ситуацию, — заявил Риардон. — Существует два основных способа ослабить врага. Или вы используете его мозги в ваших целях, или не позволяете ему пользоваться ими в собственных. То есть политика собаки на сене: если не мне, то и не тебе, понятно? Теперь допустим, что вы слишком лояльны, чтобы продавать секреты, имеющиеся в вашей голове. Что тогда?
— Что тогда?
— Враг сделает так, что ни вы не сможете воспользоваться вашей головой и никто другой.
— Ба! Не думаю, что он будет обременять себя проблемами и обезглавливать меня.
— Так мог бы сказать и какой-нибудь солдат: какой смысл затевать всю эту возню, чтобы отправить меня на фронт? И как единица, индивидуальность он прав. Но, став составной частью грозной силы из сотен, тысяч и десятков тысяч бойцов, он может внести уже существенную поправку в дело победы или поражения. — Риардон помолчал, ожидая, пока до собеседника дойдет смысл его слов, затем сказал: — И лично мне наплевать на одного конкретного Брэнсома. Меня беспокоят сотни и тысячи таких Брэнсомов.
— Ну, одно утешение у вас уже есть, — усмехнулся Брэнсом. — Моя голова еще крепко держится на плечах.
— Вы должны понимать, что я выражался метафорически. Мозг, внезапно оказавшийся не в состоянии работать на свою страну, — погиб для нее. Это и есть потеря в необъявленной войне. В наш высокотехнологичный век самым смертельным ударом по врагу является тот, в результате которого выводятся из строя мозги, пусть они и не послужат на благо другой стороне. В любом случае потери неизбежны.