— Я искал одну рыжую маникюршу. Их не так уж и много в мире.
— Понятно, понятно, — обиженно сказал Риардон.
— А теперь я вам кое-что скажу, — продолжил Брэнсом. — Самое трудное — искать то, чего не существует.
— Ну, то, что вы ищете — или искали, — существует. Человек вашего ума не станет искать призраков.
— Я могу ответить лишь то же самое — ерунда!
— У вас столь же тяжелый случай, как и у тех трех других, о которых я упоминал. Нежелание разговаривать. Защита по принципу: я не совершил ничего противозаконного и потому могу делать то, что мне заблагорассудится.
— Но может быть, они действительно занимаются совершенно невинными делами? — сказал Брэнсом.
— Даже более того! — огрызнулся Риардон. — Хендерсон, например, работает в магазине скобяных товаров. Объясняет это вот чем: «Мне нравится эта работа, я предпочитаю работать на себя, я получаю от этого громадное удовлетворение, меня никто не контролирует, я с радостью ощущаю собственную независимость».
— Ну что ж, если бы спросили меня, я бы сказал: прекрасное объяснение.
— А я вас не спрашиваю. Все эти объяснения лживы, и мы знаем об этом. А вот правды не знаем. Сначала мы отыскали Хендерсона в Калумете. Порасспросили. Через месяц он продал свое дело и исчез. Через пару недель мы вновь вышли на его след. Тропинка привела нас в Лейксайд, опять к магазину скобяных изделий. Мы понимали, что он опять сбежит, и потому наблюдали за ним издалека. У него явно имеются тайные причины избегать официального внимания. Как и у вас!
Брэнсом изобразил полнейшую скуку и уставился в окно.
— Вы оказались в тупике и направились в Бэльстоун, чтобы отыскать выход. Я не знаю, каким вам виделся этот выход, но держу пари, что вы его не нашли. Куда же вам двигаться дальше? Да туда же, откуда начали. И вы по-прежнему в тупике. Вы удираете из дома, мечетесь вокруг Бэльстоуна, как загнанная в угол крыса, ничего толком не добившись.
— Ох, да заткнитесь же! — взревел Брансом.
— Сидящий у вас на шее черт вовсе не слез любезно в Бэльстоуне, как вы надеялись. Он лишь уселся покрепче и продолжает погонять вас. Да так и будет ездить на вас, пока вы не образумитесь и не позволите кому-нибудь другому шугануть его. Тому, кто лучше умеет управляться с ним. Ну а для начала вам всего лишь нужно открыть рот и назвать его имя.
— Прошу прошения. — Брэнсом поднялся с усталой улыбкой. — Но я хотел бы прогуляться.
И с этими словами он вышел в коридор. Удивленный Риардон не знал, что предпринять. За долю секунды трудно было сочинить предлог, чтобы остановить Брэнсома или пойти вместе с ним. В конце концов, тот не находился под арестом и не обвинялся в преступлении. И в настоящий момент представлял собой свободного, взрослого, нормального человека, со статусом обычного пассажира в обычном поезде.
Краем глаза Брэнсом увидел, как Риардон нерешительно поднялся на ноги. Брэнсом торопливо направился к туалету, закрыл дверь на защелку, открыл окно и выглянул. Затем стал выбираться наружу. Пару секунд он постоял на краю окна, вцепившись пальцами в край крыши вагона. Ветер от движения поезда трепал его одежду и волосы.
Брэнсом прыгнул.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Он ударился о склон, густо поросший травой и круто уходящий вниз. Ему удалось приземлиться на ноги, но инерция и крутизна склона привели к тому, что он покатился кубарем вниз, прикрыв голову руками. Мир с грохотом закрутился вокруг. Казалось, что откос тянется не на одну милю и не будет ему ни конца ни краю. Но наконец он приземлился в сухом кювете, бездыханный, грязный, с ноздрями, забитыми пылью.
Некоторое время он пролежал неподвижно, задыхаясь, отфыркиваясь и прислушиваясь к затихающей вибрации железнодорожного полотна вверху. Поезд не замедлял движения, продолжая быстро уходить вперед и уносить с собой назойливого Риардона, с каждой уходящей секундой теряющего возможность действовать. Не раньше чем миль через двадцать хватится он пропавшего Брэнсома и решится что-нибудь предпринять.
А может быть, этот остроглазый агент заметил совершенный прыжок к свободе и сам выскочил следом через окно? Брэнсом медленно стал подниматься на ноги, ожидая толчка боли от какой-нибудь сломанной кости. Но если не считать испорченного костюма, все закончилось благополучно. Даже в кино не получилось бы более успешного побега.
Эта мысль пришла ему в голову тут же и во второй раз, словно желая запечатлеться навсегда: даже в кино не получилось бы более успешного побега. В мозгу что-то щелкнуло, и он, уже начиная выбираться из кювета, вдруг остановился. Кино? Кино?
Странно, что случайная мысль о художественных фильмах так на него подействовала. Когда-то давным-давно он относился к художественным фильмам как-то отстраненно, как к собакам или пончикам, шляпам или гамбургерам, как к любому другому обычному проявлению цивилизации. А теперь — совсем по-другому, хотя и непонятно почему. Теперь он подумал о кино с каким-то странным напряжением. Без страха, но с непонятным ощущением, которое никак не мог определить для себя. Лишь приблизительно он мог бы сказать так: концепция художественных фильмов противоречила какому-то фундаментальному закону, что лично задевало его, Брэнсома.
Возможно, Риардон был прав, предполагая, что у него, Брэнсома, с головой не все в порядке или дело к тому идет. Возможно, с ухудшением мыслительной деятельности безумные мысли посещают его каждый час, а не занимают несколько минут в неделю, как у нормального человека. И вероятно, в конце концов ему предстоит закончить свои дни в мире сплошных иллюзий, отделенным от жизни толстой решеткой, за которой он будет видеть заплаканную Дороти лишь в редкие минуты просветления.
Выбравшись из кювета, он вскарабкался по склону и посмотрел вдоль железной дороги. Поезд скрылся из виду, и никакой нежелательной компании в виде исцарапанного и грязного Риардона пока не предвиделось. Удовлетворившись этим осмотром, он бросйл осторожный взгляд внутрь себя и решил, что как бы там ни было, но все же он не безумец. Если он будет сдерживать свои эмоции, то вполне сможет рассуждать объективно и придет к выводу, что никакой он не сумасшедший, а просто человек, обремененный непосильной ношей тревоги, от которой следует избавиться любым доступным способом.
Двинувшись в обратную сторону вдоль железнодорожного полотна, он вскоре добрел до моста через грунтовую дорогу. Спустившись с насыпи, он пошел по ней сам не зная куда. Он не мог себе позволить тратить время на догадки или на вопросы к случайному прохожему и ожидание от него ответа. Риардон уже наверняка изучает какую-нибудь широкомасштабную карту и вычисляет, куда направляется беглец.
Поэтому он повернул налево и где шагом, где бегом одолел около двух миль по этой избитой колеями дороге. Здесь он выбрался на дорогу получше, вновь повернул налево и спустя десять минут был подобран сельским грузовичком, нагруженным овощами. Не проявляя никакого интереса ни к самому пассажиру, ни к цели его путешествия, молчаливый водитель провез его двадцать миль и, коротко кивнув на прощанье, высадил в городе.
Брэнсом счел глупостью задерживаться в этом месте, расположенном совсем близко от пункта, с которого он начал свой бег. Он сел на ближайший отходящий автобус, возблагодарив Бога за то, что хоть портфель и остался в поезде, но бумажник с деньгами лежал в его кармане.
Автобус одолел шестьдесят миль и оказался в довольно большом городе. Сознавая, что вид у него весьма неряшливый, Брэнсом провел тут достаточно времени, чтобы принять ванну, побриться и сменить костюм. Изменение внешности придало ему уверенности. А последовавшая за этим обильная трапеза добавила и энергии. Из ресторана он вернулся на автобусную станцию, по пути пройдя мимо двух полицейских. Копы в небрежных позах стояли на углах улицы и не обратили на него особого внимания. Сигнал тревоги явно не добрался еще до этого отдаленного места, но мог поступить с минуты на минуту.
Автобус-экспресс отправлялся в некий город на Востоке, расположенный на расстоянии в семьдесят пять миль от того места, где он сейчас находился. Брэнсом сел в него и превратился в неразличимую единицу из толпы. Анонимность лучше всего достигается в большом человеческом стаде.