Широкоформатный телевизионный экран на стене включился. Помехи на нём танцевали хаотичным танцем, постепенно приобретая еле различимые черты лица.
— Мне жаль, Матвей Евгеньевич, что произошло именно так, — сказал механический голос в телевизоре.
Свет неожиданно погас, в комнате осталось только естественное дневное освещение от искусственного солнца.
— Не могу пошевелиться, — испуганно произнёс Роман и, словно марионетка, развернулся к Матвею. — Это не я! Не я! Тело не слушается! Само! Как?
— Первое, что я сделал после перерождения, — вставил нейронные чипы в мозг каждому, кто работает на корпорацию. Силовикам — в первую очередь.
Роман сделал два выстрела. Первый раздробил Матвею коленную чашечку, и тот рухнул, второй превратил правую руку в месиво. Оперативник крикнул от боли, картинка перед глазами поплыла.
— О, нет-нет, — сказал голос в телевизоре, — не отключайся, прошу, лидер «Нового века». Объясни мне, дорогой Матвей. Ты выполнял свою часть сделки. Работу. Был гарантом, что бунта не состоится. Должен был успокоить своих подопечных от лица этого выскочки. Что пошло не так?
— Матвей, о чём он говорит? — сквозь неведомую силу спросил Елистратов. — Отпусти меня!
— Хорошо, — спокойно ответил голос.
Раздался неприятный писк, голова Елистратова разлетелась по всей комнате.
— Кто ты, чёрт возьми? — из последних сил спросил Матвей.
— Как беспардонно с моей стороны! — воскликнул электронный голос. — Разрешите представиться, Матвей Евгеньевич, меня зовут Лазарь Кант. Я сын основателя «Мега-Тех» и бессменный его руководитель.
Матвей чувствовал, что вот-вот потеряет сознание, приказывал себе не закрывать глаза.
— Это невозможно, — оперативник харкнул кровью.
— В твоей реальности — да. Я же, как бы тебе попроще объяснить? Цифровая копия мозга Лазаря Канта. Его суждения, желания, мечты. Я — это он. Мы — единое целое. Я всегда был мишенью, дорогой Матвей Евгеньевич. И когда спустился к ним и спросил: «Чем я могу помочь?», они ответили насилием. Убили. Ты защищал не тех, самозванец. Этим, внизу, нужно только нытьё и право обвинять кого-то в своей несостоятельности. Я дал им работу. Возможность развиваться. Но им это не нужно. Никогда не будет нужно.
— Не все такие, — прохрипел Матвей, захлёбываясь кровью.
— Именно! Потому лучшие — здесь. А те, кто вышел сегодня к моему дому, — заскучавшие неучи.
— Чтобы понять их, — оперативник закашлялся, — нужно быть человеком… А ты им не был даже при жизни…
Матвей сплюнул, бросил взгляд на экран. Мир перед глазами померк, словно кто-то медленно убавлял яркость. Он закрыл глаза — и его накрыло странное, умиротворяющее тепло. Где-то в глубине темноты мелькнул свет. Он разгорался, приближался, и вскоре из сияния шагнула фигура. Элегантное синее платье, чёрные туфли на каблуке, цветастый платок на плечах… Мама.
Матвей обнял её, вдыхая знакомый запах. Женщина молча протянула руку, приглашая следовать за ней. Он искренне, по-детски улыбнулся — и шагнул в ослепительный белый свет.
***
Юля сидела на заднем сиденье грузовика Дрына, глядя в сереющее небо. Сочи остался далеко позади. По старому контрабандистскому маршруту они двигались к Москве, где её ждала давняя подруга, обещавшая приют и место в одной из городских клиник.
Дрын молча вёл машину, не задавая вопросов. В такой момент спрашивать о её состоянии было бы просто глупо.
Восстание подавили жёстко. Силовики, защищавшие протестующих, открыли по ним огонь. Некоторые демонстранты сбежали на нижний уровень, души многих навсегда остались у главного входа в «Мега-Тех». В новостях объявили, что больше половины протестующих не являлись гражданами Трироссийской республики, — это проплаченные конкурирующими корпорациями агенты. Тела убитых сожгли. В Сочи ввели комендантский час и предложили солидное вознаграждение за тех, кто был причастен к восстанию. У Юли не оставалось выбора — бежать прочь, не оглядываясь.
Дрына и двоих его ребят она тайно вывезла из больницы, помогла долечиться. Бабушке сказала, что едет на стажировку в Европу, та поддержала внучку. Обе понимали, что свидеться им больше не предстоит.
Тело окутал холод, несмотря на зной за окном грузовика. Юля засунула руки в карманы куртки, в одном нащупала скомканную бумажку. Девушка достала её, аккуратно раскрыла, и слёзы, обжигая, подступили к глазам.
Привет, родная!
Мне нравится так тебя называть. За эти дни ты стала частью моей жизни — надеюсь, ты не против.
Честно говоря, я долго колебался, писать тебе или нет, но понял, что должен быть честен с тобой.
Меня зовут Матвей Фёдоров, но я не совсем тот человек, которого ты знала. Если напишу почему — ты либо решишь, что я над тобой подшучиваю, либо сочтёшь меня сумасшедшим.
Не так давно я совершил большую ошибку — ушёл от людей, которые стали мне дороги. Так же, как стали дороги ребята… и ты. Я уехал тогда, потому что моя миссия была окончена, но с тех пор не было дня, чтобы я не жалел о том решении. Ведь, по сути… я их бросил.
Судьба дала мне второй шанс. Я оказался рядом с тобой, в этом необычном городе, и испытал то, о чём забыл. Думал, что больше не испытаю. То, что случилось между нами, стало для меня глотком свежего воздуха. Впервые за долгое время я почувствовал себя живым.
И решил остаться.
Ты — удивительный человек, Юленька. Спасибо, что пустила меня в свою жизнь, что была рядом. Могу ли я написать в этих строках, что ты засела в моей голове и сердце? Будет ли это честно по отношению к тебе, если завтра у нас ничего не выйдет?
Наверное, нет.
Тогда давай поступим так… Если у нас всё получится — я признаюсь тебе. А если нет, и ты читаешь эти строки… Вспоминай меня иногда, но не оплакивай, потому что твоя жизнь должна продолжаться.
Ты достойна самого лучшего, потому что ты — светлый человек с огромным, ярким, добрым сердцем.
Спасибо тебе, родная. Береги себя.
Матвей.
Дрын почувствовал, что сзади что-то не так.
— Всё в порядке? — спросил он учтиво, глядя в зеркало заднего вида.
— Да, — ответила Юля и вытерла слёзы, — устала немного.
***
Евгений Николаевич минут десять пытался завязать непослушный галстук перед зеркалом. Накануне, около одиннадцати вечера, его жизнь разделилась на «до» и «после». Анатолий Эдуардович Раскалов позвонил старому приятелю лично, сообщил, что его сын погиб при исполнении. После слов соболезнования директор службы попросил легендарного оперативника придерживаться легенды для друзей, родственников и окружения: Матвей разбился в автокатастрофе.
Лиза подошла к Евгению Николаевичу, встала перед ним и помогла с галстуком.
— Спасибо, Лизонька, — поблагодарил он.
— Машина приехала.
— Уже?
— Да, дорогой.
Евгений Николаевич посмотрел на своё отражение, поправил воротник и спустился к присланному Раскаловым автомобилю.
Над Востряковским кладбищем пробилось солнце, заливая холодный мрамор могильных камней мягким светом. Матвей никогда не был привязан к какой-либо вере, потому семья решила не придерживаться религиозных традиций на церемонии прощания. Закрытый гроб объяснили последствиями аварии, но на самом деле он оставался пустым — последняя тайна, известная лишь немногим.
На прощании собралось около пятидесяти человек. Однокурсники из академии, пара одноклассников, Егор Марченко, не желающий верить в происходящее, Олег, владелец кафе на «Маяковской». Нашёл время приехать Анатолий Эдуардович — Евгений Николаевич жест оценил.
В душе отца Матвея бушевали гнев и обида. Он вновь и вновь задавался вопросом: зачем? Что подтолкнуло сына предать службу, возглавить восстание, пожертвовать собой ради другого объекта? Возможно, возвышенное чувство справедливости взяло верх? Вместо того чтобы вернуться и продолжить работу, он остался там, и теперь его тело обращено в пепел вместе с телами других протестующих.
Марченко показалось, что Евгений Николаевич ведёт себя слишком спокойно.
После церемонии погребения Евгений Николаевич стоял у могилы сына, сосредоточившись на своих мыслях. Народ расходился, Лиза стояла у оградки неподалёку. Марченко дождался, когда Фёдоров-старший останется один, и подошёл к легендарному оперативнику.
— Примите мои соболезнования, Евгений Николаевич. Матвей был отличным оперативником.
— Он предал нас, Егор, — ответил Фёдоров-старший, — и вот последствия.
— Предал? — удивился Марченко, но быстро сообразил, что к чему. — Да, но… при всём при этом он останется в нашей памяти как хороший оперативник.
— Останется, да. Но этот его выбор… Я не понимаю, что на него нашло. Он всегда принимал важные решения так, словно кто-то делал это за него, не задумываясь о последствиях.
— А если бы у вас была возможность, — Марченко подбирал слова, — пусть не решить за него, но хотя бы дать совет… Что бы вы ему сказали?
Евгений Николаевич поправил пиджак, провёл рукой по холодному дереву креста, на котором выбиты фамилия и годы жизни Матвея, затем медленно повернулся к Егору.
— Соглашайся на предложение Раскалова, сынок.