Густав Хильгер
Я присутствовал при этом
Густав Хильгер родился в 1886 г. в Москве в семье немецкого фабриканта и с детства свободно владел русским языком. Став карьерным дипломатом, он с 1923 г. и до июня 1941 г. был сначала сотрудником, а затем советником посольства Германии в СССР. Как и его шеф, посол граф Вернер фон дер Шуленбург, не был активным и убежденным нацистом и являлся сторонником мирных добрососедских отношений Германии с Советским Союзом. Во время войны служил в министерстве иностранных дел; в 1948–1951 гг. жил в США, а в 1953–1956 гг. был советником аденауэровского правительства ФРГ по «восточным вопросам».
Московская увертюра
Несколько слов о моем личном отношении к национал-социализму, которому я служил с 1933 по 1945 г. Никто не ожидает от меня извинений или самооправданий, которые стали обычными в послевоенное время. Я не ощущаю потребности защищать мои поступки и взгляды, и у меня нет никакого стремления оправдывать свою позицию или раскаиваться в ней.
Я не был ни приверженцем национал-социализма, ни активным борцом Сопротивления. Я не принадлежал ни к нацистской партии, ни к какой-либо группе Сопротивления. Поскольку большую часть своей жизни я провел в Москве, у меня не было случая участвовать во внутриполитической жизни Германии или же пользоваться своим избирательным правом. Находясь в Москве, я был территориально недостаточно близок к событиям в Германии, к тому же и отпуска я по большей части проводил вне ее, желая узнать другие страны и других людей.
Мое отношение к гитлеровскому режиму было поэтому неустойчивым и нечетко выраженным. До 1933 г. зрелище коричневорубашечников, марширующих по улицам германских городов, вызывало у меня отвращение и будило во мне мрачные предчувствия. Первые полтора года после того, как Гитлер пришел к власти, опасения мои, казалось, не подтверждались. События 30 июня 1934 г.[4] особенно сильно ошеломили меня, и от этого потрясения я долго не мог прийти в себя. С другой стороны, когда я приезжал в отпуск в Германию, меня после минувших лет безработицы и экономической нужды поражали чистота, порядок и хозяйственный подъем. К этому добавлялись обманчивые успехи гитлеровской внешней политики. И хотя меня постоянно вновь и вновь посещали сомнения относительно конечного итога этого идеологически совершенно чуждого мне эксперимента, я не видел никакой настоятельной причины не служить тому правительству, с которым все западные демократии по-прежнему поддерживали дипломатические отношения. К тому же не имелось никаких признаков, чтобы какое-либо иностранное правительство облегчило жизнь какому-нибудь направленному на переворот движению, которое могло бы одержать верх в Германии. Наоборот, англо-германское военно-морское соглашение 1935 г. и участие всех стран в Олимпийских играх 1936 г. в Берлине поощрили Гитлера к неуклонному дальнейшему продвижению по своему пути.
Внутри посольства Третий рейх ощущался мало. В кадровом составе на первых порах никаких изменений не произошло.
К счастью, ни посол Надольный, ни его преемник граф Шуленбург не были истинными нацистами, а посему и не требовали от персонала посольства доказательств лояльности к правящему режиму. Шуленбург даже не давал себе труда самому писать речи, которые он должен был произносить в официальных случаях (таких, например, как «День рождения фюрера»), а поручал партийному старосте подготовить подходящий текст, который потом зачитывал со скучающим видом.
Когда 12 мая 1934 г. Надольный покинул Москву и отправился в Берлин, чтобы передать Гитлеру свою памятную записку о необходимости улучшения германо-советских отношений, я находился в очередном отпуске. Известие об отставке Надольного дошло до меня в Цюрихе и тем более поразило, что при отъезде из Москвы посол был твердо уверен в успехе своей миссии. Поэтому я решил сократить свой отпуск, ибо смена посла, а еще больше — лежавшие в основе ее мотивы вызвали у меня серьезные опасения. Я не только считал уход Надольного плохим предзнаменованием для дальнейшего развития германо-советских отношений, но и сожалел о нем по личным причинам, так как охотно работал под его началом.
С большим облегчением я вскоре узнал, что преемником Надольного назначен граф Фридрих Вернер фон дер Шуленбург. Я знал графа Шуленбурга еще с тех времен, когда он был послом в Персии и на пути между Тегераном и Берлином имел обыкновение останавливаться в Москве. О нем мне было известно лишь то, что у него есть только друзья, а врагов нет. Действительно, Шуленбург обладал необыкновенным обаянием, благодаря которому он сразу же завоевывал доверие и симпатию любого человека, вступавшего с ним в контакт. К тому же помимо богатого профессионального опыта, он обладал обширными знаниями, что делало личное общение с ним весьма привлекательным.
Семилетнее пребывание Шуленбурга на посту посла в Москве показало, что никто другой не смог бы так искусно, с такой осмотрительностью и достоинством представлять германские интересы в Советском Союзе в те тяжелые времена, как он. Сознательно отказавшись от собственной инициативы и следуя принципу: политика — искусство возможного, Шуленбург сослужил в Москве большую службу германской стороне. В связи с той опасностью, которой постоянно подвергались германо-русские отношения в те годы, другой на его месте или спасовал бы перед трудностями, или же реагировал на взаимную перебранку таким образом, что это сделало бы его пребывание в Москве невозможным… Именно благодаря, в частности, этому германо-русские отношения выдержали кризис и в августе 1939 г. были направлены на осуществление той задачи, которая, как тогда верил Шуленбург, должна была служить не только германским интересам, но и делу мира.[5]
То, что дело приняло противоположный оборот, явилось как для него, так и для меня горьким разочарованием. Во время войны между Германией и Советским Союзом мы делали все, что было в наших силах, чтобы противодействовать преступной политике Гитлера в оккупированных Германией восточных областях, проявлявшейся также в обращении с советскими военнопленными. Когда позже немецкие оппозиционные круги обратились к Шуленбургу, чтобы привлечь его к осуществлению своих стремлений, он заявил о своей готовности в случае возможного переворота[6] занять пост министра иностранных дел в новом национальном правительстве. После неудачного покушения на Гитлера 20 июля 1944 г. этот факт стал известен следственным властям и привел к казни Шуленбурга 10 ноября 1944 г.
Советская внешняя политика в середине 30-х годов определялась глубоко укоренившимся страхом Советского правительства перед национал-социалистической агрессией. Этот страх побудил Москву вступить в Лигу Наций и повести настойчивую, решительную борьбу за признание принципа: «Неделимость мира и коллективная безопасность». Одновременно Кремль, напрягая все силы, пустился в гонку со временем, стремясь обезопасить страну в политическом, экономическом, идеологическом и военном отношениях. Внутри страны и за ее пределами он видел только врагов. Убийство Кирова 1 декабря 1934 г. развязало такой террор, который по своей интенсивности и длительности превосходил все имевшее место ранее.
Это породило страх перед шпионами и вражеской деятельностью, который систематически подогревался сверху; советские граждане, вызывавшие малейшее подозрение, что они имеют какие-либо контакты с заграницей и иностранцами, безжалостно ликвидировались НКВД. В течение четырех лет коммунистическая партия переживала потрясения, вызванные гигантского масштаба чисткой, жертвой которой стала преобладающая часть руководящего слоя старых большевиков, ибо Сталин, в то время, когда требовалась абсолютная концентрация всех сил, не желал терпеть рядом с собой никого, от кого могло исходить хотя бы самое молчаливое сомнение, а тем более угроза его притязаниям на единоличную власть. Советский режим предпринимал отчаянные усилия, чтобы утвердить себя перед лицом опасности, которая, как считал он, исходила от Германии.
Из страха перед усиливающимся Третьим рейхом Советское правительство в начале 1935 г. пришло к мысли привлечь Германию к пакту о взаимопомощи, в который должны были вступить все восточноевропейские государства. Крестинский[7] открыто сказал германскому послу, что слова и дела Гитлера вызвали столь глубокое недоверие, что одними словами доверия не восстановить. Двустороннее соглашение только между Советским Союзом и Германией не обеспечило бы необходимой безопасности. Желаемый же Кремлем многосторонний пакт о взаимопомощи достиг бы своей цели, поскольку дал бы Германии желаемую ею безопасность и сделал бы излишним ее дальнейшее вооружение. Однако министерство иностранных дел дало посольству указание заявить Советскому правительству, что Германия предпочитает защитить себя собственными силами. В глазах Гитлера пакт являлся мероприятием, пользу из которого извлекли бы лишь Советский Союз и Франция. Он считал, что безопасности Германии ничто не угрожает, полагался на ее силу и не имел ни малейшего намерения ограничивать свою программу вооружения. Тем не менее русские в первые месяцы 1935 г. твердо держались за свои предложения.