— Хоть в чем-то они поступили верно, — заметил Ольгир Виддоусин, обильно харкнув вонючей мокротой с края моста. Плевок пролетел двести метров и шлепнулся точно в центр глаза поверженного великана.
— Серьезно? Даже твоему легиону не чуждо некоторое понимание эстетики. — Гамон показал на декоративные кожаные шнуры, обтягивающие шлем Ольгира, на его пояс и перевязь для меча с бронзовыми вставками, покрытыми резьбой в виде волков. — Уверен, ты способен оценить красоту машины.
— Ее сделали чужаки, — буркнул Виддоусин. — Меня радует, что она мертва.
— По-твоему, если что-то создано ксеносами, то уже не может быть прекрасным?
Кивнув, Ольгир пихнул Лемюэля между лопаток. Толчок, больше похожий на удар, отозвался в руке Гамона жгучими прострелами.
— Йа, ты правильно понял, — сказал фенрисиец. — Давай, лезь дальше.
Летописец потер плечо, воображая, какой синяк появится там после соприкосновения с кулаком Виддоусина. Еще один пункт мучений в длинном списке травм. Нервы в обрубке предплечья зажили скверно, и по ночам Лемюэль просыпался от фантомных болей, хватаясь за отсутствующую кисть. Хотя бы лангеты с ног уже сняли, но лечивший его Ольгир совместил кости немного криво, и они ныли даже при ходьбе по ровным поверхностям.
Подъем на гору обернулся для Гамона особенными страданиями. На каждом шагу раскаленные шипы боли вонзались ему в позвоночник и места, вроде бы никак не связанные с ногами.
Шаркая подошвами, летописец поднимал в сухой воздух облачка мелкой соляной пыли, от которой у него пересохла глотка и дыхание превратилось в череду хрипов. Солнце палило так же беспощадно, как и во время прошлого визита Лемюэля на эту кучу навоза в обличье планеты.
Тогда мир еще не сошел с ума, а Космические Волки и легионеры Тысячи Сынов, связанные узами братства, вместе взбирались на пик. Гамон едва мог поверить, что это случилось считанные годы назад. С тех пор произошло слишком многое, и Галактика преобразилась.
«Какие еще перемены ждут нас в ближайшие годы?»
Далеко впереди, во главе отряда, шагали Бёдвар Бъярки и громадный воин в матово-серебристом доспехе без знаков различия. Прежде летописец не видел таких Астартес, однако чувствовал исходящую от них колоссальную мощь. За ними брел скованный цепями космодесантник в простом обтягивающем комбинезоне, окруженный когортой таллаксов. Сопровождала его сестра Цезария.
Лемюэль не помнил, встречал ли он пленного легионера прежде, но по татуировкам в виде рукописных символов догадался, что перед ним адепт с Просперо.
«Возможно, Волки и его захватили в Камити-Соне? Скорее всего, так, но зачем брать узника на Агхору?»
По флангам группы маршировали раскрашенные автоматоны — сгорбленные создания с вытянутыми конечностями и гладкими черепными куполами. Киборги, готовые мгновенно броситься в атаку, грозно шипели прерывистыми помехами. Их погонщики в красных рясах Механикума, склоняясь над свободно закрепленными устройствами управления, переговаривались на щелкающем двоичном наречии. Гамон не знал их языка, но понимал, что техножрецы спорят между собой.
В ста метрах перед летописцем ступали Йасу Нагасена и Парвати. Некоторое время назад Лемюэль попробовал идти быстрее, чтобы догнать Чайю и поговорить с ней, но Ольгир схватил его за плечо и просто сказал: «Нет».
Потом Парвати оглянулась на Гамона с таким испепеляющим презрением, что он даже обрадовался нежеланию Волка отпускать его дальше, чем на метр.
— Думаю, ты ей не нравишься, — сделал вывод Виддоусин.
— Нет, — признал Лемюэль. — Уже нет.
— А раньше нравился? Она была твоей женщиной?
— Нет, Чайя была женщи… в смысле, она любила Камиллу.
Ольгир кивнул:
— А, ту ведьму, которую забрали багряные колдуны.
— Камилла не ведьма! — огрызнулся Гамон.
— У нее же имелись способности, йа? Как у тебя?
— Да, имелись, но не такие, как у меня.
— Значит, ведьма, — заключил Виддоусин, коснувшись мехового амулета, который болтался у него на горжете. — Что умеет?
Лемюэль вспомнил, как целыми часами сидел рядом с Шивани, пока она осторожно касалась найденных в том или ином раскопе артефактов и рассказывала их истории. Чтобы не наткнуться на опасные или болезненные образы, Камилла обычно дотрагивалась только до вещей повседневного обихода, различной домашней утвари.
— Она владела психометрией, — сказал летописец. — Просто прикладывала руку к любому объекту и говорила, откуда он взялся, кто и когда использовал его. Могла поведать о жизни каждого человека, прикасавшегося к этой вещи, и о том, что она для него значила.