— Убил я только одного, — возразил тот. Он указал кивком на стонущего Свафнира: — Вот этот еще жив. Но скоро умрет, если им не займутся медике.
— Бёдвар?.. — неуверенно произнес Нагасена, видя, что на лице Бъярки написано неистовое желание сразить Гамона. В душе воина боролись фенрисийская свирепость и благородство, но последнее все же взяло верх.
— «…которого ты кормишь»! — прорычал легионер сквозь сжатые зубы.
— Что? — не понял Лемюэль.
— Не говорите с этим, — предупредила Цезария.
При звуках ее голоса рунный жрец вздрогнул и в омерзении приподнял верхнюю губу, ощутив нестерпимое для него поле пси-подавления. Как известно, при появлении нуль-сестер даже самые великие Псайкеры утрачивали связь с эмпиреями.
«Но хватит ли присутствия Лавентуры, чтобы сдержать мощь примарха?»
Магос Аракс подошел к летописцу со спины и, защелкнув ошейник-капкан, безжалостно дернул руками-поршнями за шест, заставляя бывшего летописца подняться. Тот застонал — струившийся с его кожи рассеянный свет померк — и, вставая, скривился: из-под ошейника потекла кровь.
Виддоусин, с разбегу проехав сабатонами по палубе, остановился возле Раквульфа. Изуродованное, сожженное лицо Свафнира буквально стекало с костей жирными ручейками. Волк поднял товарища на руки вместе с его длинным гарпуном, который тот так и не выпустил, и без лишних слов унес раненого брата из отсека.
— Мы должны прикончить это существо, — заявила Цезария.
— Не знаю, возможно ли вообще умертвить его, — возразил Йасу.
— Я могу попробовать, — предложил Бёдвар.
— Убейте его, — попросила Чайя. Она плакала, прижимая к груди искалеченное тело госпожи Веледы. — Убейте его за все, что он сотворил, за все, что случилось с нами по его вине.
— Никогда не думал, что соглашусь с отпрыском Просперо, — сказал Бъярки.
— Нет, — произнес Нагасена, вскинув ладонь.
Он опустился на одно колено и воспроизвел в памяти последние моменты бойни, за которой наблюдал с поста управления. Вокруг убитой гадалки рассыпались по дуге ее древние карты; агент чувствовал, что в их раскладе и взаимном расположении обязан содержаться какой-то смысл, но не обладал достаточно тонким восприятием, чтобы уловить его.
Впрочем, Йасу идеально точно помнил, как именно разлетелись карты.
И то, что перед смертью провидица сжимала одну из них в руке.
Подняв голову, Нагасена обратился к Парвати:
— Ты заметила нечто важное, верно? Скажи, что услышали карты госпожи Веледы?
Оглядывая мостик «Озирис-Пантеи», весьма похожий на склеп, Хатхор Маат отчетливо видел, как скверно сказывается на психике ее нового экипажа пребывание на Черном корабле. Никто из воинов Тысячи Сынов не отдыхал с тех пор, как они захватили космолет в Камити-Соне, и каждый из них дорого платил за это.
Астартес мучили настолько яркие и невыносимые кошмары, что ни один легионер не решался уснуть, но и наяву им приходилось немногим лучше. Чем большим могуществом обладал Псайкер, тем сильнее его выводило из себя подавляющее воздействие «Озирис-Пантеи».
Игнис, бродя по командной палубе, непрерывно повторял бесконечные последовательности цифр или яростно царапал что-то на сломанном инфопланшете, будто безумец, раздирающий струпья. Толбек, сидя на скамье для экипажа у края мостика, рассеянно смотрел перед собой, обхватив голову руками. Течения варпа менялись, Пирриды утрачивали силы, и необузданный адепт ушел в себя, размышляя о потерянной гегемонии своего ордена.
Ариман, скорее всего, находился в палате-окулярис, где всматривался в эмпиреи, ища указаний среди волн Великого Океана. Азек слепо верил, что осколок Магнуса, вселившийся в посох корвида, приведет корабль к цели.
Санахт — бедный верный Санахт — одиноко томился за кафедрой с «Книгой Магнуса», будто послушная гончая, ждущая команды хозяина. Мечник, как одержимый, полировал и затачивал клинки, хотя они уже не заблестели бы ярче и не стали бы острее. Камилла Шивани, прикованная к основанию пюпитра, дрожала в холоде мостика. Выдыхая пар, женщина пыталась закутаться в длинные тонкие одеяния.
Люций из Детей Императора расхаживал по палубе и с ухмылкой насвистывал себе под нос. Также он выстукивал на эфесе меча мотив какого-то военного гимна, чем раздражал всех, даже Хатхора, знающего, зачем легионер обретается здесь. В противоположном ему направлении ходил по кругу Афоргомон, и Маата немало веселила ирония судьбы: корпус ёкая гнил на глазах, тогда как тело павонида непрерывно обновлялось.