— Зачем ты здесь, Бёдвар Бъярки? — спросил Дион.
Из шестиугольных проемов в стенах по обеим сторонам от легионеров вышли и присоединились к группе несколько отделений Сестер Безмолвия. Вораксы и «Урсараксы» настороженно развернулись к ним, но Пром покачал головой.
— А как ты думаешь?
— Следить за мной и казнить, если я окажусь предателем?
— Возможно. А может, и нет, — сказал Бёдвар, постучав пальцем по обгорелому лоскуту клятвенной ленты, прикрепленному к броне восковым кружком с печатью Малкадора. — Нас не радуют такие поручения, но мы исполняем любые приказы Волчьего Короля.
— Я польщен, — отозвался Дион, — однако мне казалось, что ваш господин отправляет наблюдающие стаи только в чертоги своих братьев-примархов.
Фенрисиец нетерпеливо пожал плечами.
— Нет, мы не настоящая дозорная стая. Подобной чести нам не выпало. Но мы все равно наблюдаем, так? Ты, как и я, понимаешь, что наши злейшие враги среди предателей — звездные искусники.
Бъярки посмотрел бывшему Ультрамарину в глаза.
— Мы выучили это на Просперо.
Дион остановился и встретил взгляд Бёдвара. Замыкавшие отряд вораксы зашипели на двоичном коде, недовольные задержкой.
— Ты был там? — спросил Пром. — Сражался против Тысячи Сынов?
Космический Волк кивнул.
— В том бою мы потеряли многих братьев, но перебили отпрысков Демонического Владыки.
— Демонического Владыки?
— Йа, Магнуса. Короля-в-алом, — сказал Бъярки, для наглядности прикрыв глаз ладонью. — Вот он, Свафнир Раквульф, уложил своим чертовски огромным нуль-копьем столько багряных колдунов, что и не сосчитать. А он, Ольгир Виддоусин, единственный из целой стаи выжил в последней битве перед гигантской стеклянной пирамидой.
Затем Бёдвар показал на легионера с бочкообразной грудью, раздвоенной бородой и пощелкивающим красным имплантатом в глазнице.
— Когда вожак чернокнижников наслал на Харра Балегюра гибельный малефикарум, он спасся тем, что вырвал себе глаз.
— Ага, и скальды вечно напоминают мне об этом! — прогромыхал Харр, и Сестры обеспокоенно оглянулись на него. Воин постучал по протезу костяшкой пальца. — Как будто я могу забыть.
— А это, — продолжил Бъярки, указав кивком на легионера, обе ноги и одна рука которого поблескивали некрашеным металлом аугментаций, — Гирлотнир Хельблинд, щитоносец Тра. Он оборонил раненого Виддоусина, когда исчадия Подвселенной хотели перерезать нить воина.
— В нем больше бионики, чем плоти.
Бёдвар наклонился к Диону, будто решив сострить.
— Вот почему мы прозвали его Приглашающим Копья. По-моему, он чрезмерно радуется боли.
— Как и все мы, разве нет? — спросил Пром.
— Лемюэль?
Он поднял голову и заморгал, вглядываясь в полумрак.
Два силуэта. Смутные очертания женщин в дверях его камеры. Узник невольно стиснул в руках керамическую урну, которую бережно хранил на протяжении всех этих лет. Все арестанты знали, что ее лучше не трогать, и даже Сестры Безмолвия, по неведомым Лемюэлю причинам, не стали отбирать у него сосуд.
Женщина, обратившаяся к узнику, переступила порог. Когда-то ее кожу украшал чудесный загар, но, как и все обитатели Камити-Соны, от нехватки света она стала бледнее мертвеца. Длинные темные волосы сменились седым «ежиком», и только разные глаза — изумрудно-зеленый и карий с золотыми искорками — по-прежнему сияли жизненной силой.
Ее темнокожая спутница всегда была тонкокостной, но тоже осунулась и словно бы потускнела за годы в тюрьме.
— Камилла? — произнес Лемюэль Гамон. — Чайя?
— Да, — ответила Шивани. — Ты готов?
— К чему?
— Мы решили пройтись вместе, помнишь?
— Правда? — прохрипел он пересохшим горлом. — Точно, пройтись. Вместе.
Воспоминания Лемюэля о Камилле и Чайе были неполными и ненадежными, как и всё, что сохранилось в его разуме. Гамону казалось, что прежде — очень давно и весьма далеко отсюда — их связывала дружба. Вероятно, он не ошибался, поскольку женщины припоминали то же самое.
Думая о жизни до Камити-Соны, узник словно бы чрезмерно быстро листал книгу с пропусками в тексте. Самые заветные моменты его прошлого исчезли, вырванные из памяти или разбитые на бессмысленные фрагменты.
Но, несмотря на всё, что сотворили с тремя людьми череполикие дознаватели, сокрушившие им рассудок, они не забыли о своей дружбе.
— Точно, — повторил Гамон. — Неплохо бы нам пройтись.
Улыбнувшись, он кое-как поднялся с лежащего у стены матраса. Вся дозволенная меблировка камеры состояла из этого тюфяка и обрезиненного горшка, до середины заполненного мочой.