Вильгельм вот уже пять месяцев был дома. После приезда он был какое-то время занят принятием присяги у вассалов, а потом только ел, спал и восстанавливал силы. Он объезжал лошадей, играл с детьми, часто уводил ее в постель, по вечерам в зале с чашей вина в руке слушал арфисток и менестрелей. Иногда он и сам пел: обладая прекрасным голосом, он получал от пения большое удовольствие. Узлы медленно начинали развязываться. К нему постепенно вернулись здоровый цвет лица и живость, и тень человека постепенно обрела форму. Изабель и раньше такое наблюдала. На их свадьбу он приехал с похорон старого короля Генриха, взвинченный после разговора с Ричардом, который тогда был его врагом. Он мучился от боли в раненой ноге и от морального напряжения, вызванного многомесячной войной между Генрихом и Ричардом. Она этого не понимала, потому что ей было всего восемнадцать лет и она плохо его знала, но он тогда находился на пределе и отчаянно нуждался в передышке. На следующий день после их венчания в соборе святого Павла он отвез ее в уединенный особняк, принадлежавший его другу, чтобы там побыть с ней наедине, избегая шумных сборищ и наслаждаясь самым естественным из удовольствий. Тогда на то, чтобы восстановиться, ему понадобилась всего неделя, сейчас шесть, но, по мере того как дни становились длиннее и весна окрашивала мир в зеленый цвет, он начинал вдыхать воздух с новой надеждой и жаждой деятельности.
В середине лета он набросился на управление Ленстером. Из его покоев вылетали целые стаи указов и хартий. Он задумал основать еще несколько поселений, встречался с торговцами и судовладельцами в Ньютауне, обсуждая развитие торговли и рост прибыли порта. Он повсюду возил с собой Гилберта и Вальтера, показывая им, что значит вести дела, так же, как когда-то показывал это Вилли и Ричарду. Когда Изабель видела его с сыновьями, по ее телу пробегала дрожь — от беспокойства за них и от тоски по двум старшим сыновьям.
Мейлир Фитцгенри отправился в Дунмаск, под домашний арест и неусыпное наблюдение поверенных Вильгельма. Король Иоанн лишил его должности юстициария и назначил вместо него Иоанна де Грея, епископа Норвичского, — человека, вполне подходящего для этой должности. Изабель де Грей скорее нравился, несмотря на то что он был созданием Иоанна и ни на шаг не отступил бы от приказов своего хозяина. Но, по крайней мере, человек совсем без корней, был лучше того, который плетет коварные интриги и все время маячит угрожающей тенью где-то на краю сознания.
Рассказ Сорчи подходил к концу. Парень потерял свою невесту, и она вернулась в море, чтобы качаться на волнах и казаться всему остальному миру гладким, темноголовым тюленем.
Белла, видевшая тюленей в заливе, во время их поездки в аббатство ее отца в Воу, хотела знать, действительно ли на свете жили такие существа.
— А, — с улыбкой отозвалась Сорча, — все существует, во что веришь.
Отворилась дверь, и вошел Вильгельм. Он осматривал кобылу с новорожденным жеребенком и шел от конюшен по открытому полю, поэтому на его плаще поблескивали кристаллики дождя. В руке у него было зажато письмо, а оруженосцы не отставали от него ни на шаг.
Изабель какое-то время переводила взгляд с мужа на письмо, а потом отложила свое вышивание в сторону.
— Что стряслось? — ее, как всегда, пронзил страх, она по-прежнему боялась узнать что-то ужасное о своих сыновьях.
В ответ Вильгельм поморщился, снимая плащ.
— Тебе известно, что Вильгельм де Броз впал в немилость одновременно со мной?
— Да… — Изабель никогда не понимала дружбы между ее мужем и де Брозом. Вильгельм мог иногда балансировать на грани, но он никогда не переступал черту. Для де Броза же черты вообще не существовало, особенно когда на горизонте маячила возможность загрести еще больше власти для его многочисленного потомства. Он был шумным, грубым мужланом — полная противоположность Вильгельму. — Что случилось?
Сильно нахмурившись, Вильгельм потянулся за своим уличным плащом с шерстяной подкладкой.
— Иоанн потребовал их старшего сына в качестве заложника, а леди Мод отказалась посылать его к нему, — он красноречиво взглянул на нее и сел, чтобы сменить туфли на сапоги из крепкой телячьей кожи, натертые пчелиным воском, чтобы не пропускали воду.
Изабель почувствовала восхищение и зависть одновременно. Она тоже вначале отказалась отдавать их старшего сына, но потом уступила давлению Вильгельма и убедила себя в том, что так было лучше. Но она до сих пор иногда жалела об этом. О Мод де Броз можно было говорить что угодно, но внутренний стержень у нее был твердым.