2. В тесном семейном кругу
- «И теперь, столько лет спустя, я с трепетом вглядываюсь в сотканный из тайн покров, что плотно облекает прошедшую историю Европы; мрачное средневековье - имя тем временам, и я снова испытываю полузабытое смешение чувств: святая благость уступает подземному злу - причудливый, мглистый оттенок, описать который нет слов...»[1]
В небольшой, но с шиком обставленной гостиной комнате сидело четверо. Сцену вполне можно было бы назвать идиллической: принцесса Кетрин при свете свеч вышивала на пяльцах, Его величество король Уилмор расположился между креслом, которое она занимала, и камином и являл собой само благодушие, Принцесса Габриель, также пребывавшая в отличном расположении духа, полулежала на кушетке в глубине комнаты и, как большая сытая кошка, щурилась на свет. Леди Анжелина, прелестно вытягивая пышные губки, читала вслух.
- «...Это были времена, когда самые огрубелые сердца оттаивали и исполнялись чистыми помыслами, лишь однажды испытав очищающее воздействие любви. Именно в те мрачные века жили Петрарка и его Лаура; именно тогда воссиял ослепительный нимб музы Ариосто, и тогда же явилось миру потустороннее вдохновение Данте. Те творения очищенного сознания, что были созданы во мраке забвения, ныне предстают пред нами, окруженные сверкающим ореолом; славные дни старинных романсов, как и прежде, возвышают ум своей благодатью...»
Она читала хорошо. Неторопливо и внятно. Возможно, Анжелина держала эту книгу в руках не первый раз и даже читала ее кому-то перед сном: ее мягкий, обволакивающий голос убаюкивал. Нужно было отдать должное вкусу сэра Уилмора: Анжелина была весьма хороша собой. Невысокая, темноволосая, белокожая, она была очень свежа, а легкая неуверенность в себе и скромность придавали ей особую прелесть. Габриель всматривалась в ее точеный профиль, обрамленный локонами, позолоченными светом свеч, и думала, что ничего странного в этой девушке нет, и даже то, что любовница отца является ровесницей его младшей дочери и, возможно, его собственным ребенком, не смущало ее.
О, как было бы славно, если бы этот вечер длился вечно! Неторопливое чтение Анжелины, благодушие отца, уютное вышивание Кетрин - и она, Габриель. Пока еще ничто не встало между ними, и она может наслаждаться обществом близких людей. Полулежа на кушетке, она ловила тысячи милых сердцу звуков и запахов родного дома и улыбалась, не размыкая губ. Даже если все будет в порядке, лет через десять-пятнадцать ей все равно придется сменить место обитания. Так сказал Герт. А еще он сказал, что эти «лет через десять-пятнадцать» наступят, только если она будет в точности следовать его указаниям. Пока же ей следует быть осторожной и, во всем его слушаясь, учиться самостоятельности в этом новом для нее мире.
- «...Взошедшая луна рельефно оттеняла белый мрамор городских стен. Свет, струившийся сквозь оконный переплет, широким потоком падал на старинный гобелен и странно изменяя черты изображенного на нем крестоносца, придавая мужественному лицу необычный и сумрачный вид...»
Прошлой ночью Габриель впервые охотилась на людей. Это должно было бы воздвигнуть между ней и ее родными какую-то преграду вроде стеклянной стены - совсем прозрачной или бледно-багрового цвета. Но ничего подобного принцесса не ощущала. Наоборот: ей было необыкновенно легко и спокойно в кругу семьи, где она совсем не чувствовала себя чужой. Время от времени на нее волнами накатывала чувственная эйфория. Хотелось смеяться и кружиться посередине комнаты, танцевать, увлекая за собой отца, или Кет, или даже Анжелину. Сдерживаемый, этот порыв отступал, но вскоре возвращался с новой силой. Вопреки всем нравственным законам убийца Габриель была счастлива. Герт сказал, что это чувство настоящей сытости, знакомое только некоторым хищным животным и им, носферату. Когда принцесса переоделась, он снова оказался в ее комнате.
- «...Гордая осанка и мужественное лицо приятно поразили ее. Очертания его фигуры скрывал широкий плащ, складки которого прятали чудесную лютню - один из тех старомодных по нынешним временам инструментов, с которыми принято изображать странствующих трубадуров. Чуть слышно вздохнув, юноша преклонил колено и, устремив на девушку нежный взгляд, заговорил о своей любви...»
Герт спрятал Габриель под своим плащом, закутал крепко, запеленал, как чересчур резвого ребенка, - и выпрыгнул в окно. Несколько секунд они падали - принцесса закричала бы, если бы у нее не перехватило дыхание. Высота дворца была внушительной, его мощные толстые стены, словно волны библейского потопа, вздымались над окрестностями и замирали у самого неба. Если бы Габриель упала с такой высоты, от нее не осталось бы и мокрого места. Но удара, которого она ожидала, сжавшись в комок, не последовало. Вампир мягко опустился на землю - уже за пределами дворцовых стен, в роще - и освободил ее.