***
— Она не погибла… — слабый протест против доводов отца.
— Ты на весь мир объявил, что помолвлен со смертной простолюдинкой… невесть откуда взявшейся волшебницей из другого мира… — Трандуил не убирал руку от лица, уничтожая сына словами. — И теперь говоришь, что она исчезла?!
— Да, Повелитель.
— Она была продажной девкой.
— Нет, таур…
— Молчать!
В глазах отца — презрение и злость. Присмотревшись, прислушавшись, подойдя поближе к сыну, он шарахается от него, как от прокажённого.
— Ты смертен, — не вопрос, а утверждение.
— Да, Повелитель.
Молчание. Неверие…
— Уходи, — всплеснув рукой, Трандуил отворачивается и уходит от стоящего на коленях принца.
— Мой король?..
— Уходи прочь, опорочивший меня червь, — безжалостно, еле сдерживаясь, цедя сквозь зубы слова.
— Отец… — коснулось души Трандуила давно забытое обращение, как последняя тростинка, за которую цепляется утопающий.
Он остался глух к этой мольбе.
— У Лихолесья больше нет наследника, — под звук удаляющихся шагов произнёс король эльфов. — А у меня — сына…
Леголас ушёл в ночи, никого за собой не позвав… но всё же нашлись те, кто пошёл за ним. Изгнанный принц привёл эльфов в разрушенный Гондор, поклонился королю, попросил приюта, пообещав восстанавливать город… закипела работа. Нашлись дела, но не нашёлся смысл, каждодневная суета запорошила мысли, время ускорило свой бег… Гермиона была в каждой минуте его жизни, неосязаемая и неотрывная. Стоило ему лечь спать, как перед закрытыми глазами возникал её образ. И в один день он проснулся с ощущением её дыхания на своих губах…
Леголас не помнил, что видел во сне, но чувство в груди отдавало теплом и спокойствием, осколок маятника на цепочке впервые не холодил кожу… и он отчётливо знал, что ему снилась именно она. Перевернувшись на бок, эльф зажмурил глаза, пытаясь выудить из темноты воспоминания, ушедшие вместе со сном, но только цеплялся за край, как чудесная материя ускользала, оставляя сладкое послевкусие уюта, запаха трав, солнца и кожи, пахнущей молоком.
Длинные пальцы сжали осколок маятника, перед глазами возник её образ — добрый и ласковый… ему оставалось лишь помнить и верить. Верить, что она в своём мире в этот момент тоже могла коснуться ладошкой своего осколка и никогда не забывать его…
Я пытаюсь не помнить о том, что
Ты приходишь ко мне в один и тот же сон.
И даже если появится в волосах серебро. —
Я готов поделиться, оно твоё ©.
***
Подарочки из Средиземья настолько специфичны, что Гермиона не знала, как объяснить доктору, что двенадцать месяцев для вынашивания ребёнка — это нормально. Что уж доктору… Себе бы объяснить, как такое возможно. Она-то наивно полагала, что всё будет как у людей, ждала времени, ведя свой собственный календарь, а тут ничего не происходит. Ну как ничего… Тот-самый-день никак не наступал. Волшебница уже успела забеспокоиться и побегать по врачам, да и магам заодно, чтобы те объяснили ей природу таких странных вещей, но все, как один, твердили, что оба здоровы. Вот тут-то после дотошных расспросов и всех теорий Грейнджер выдохнула спокойно — всё в порядке. Ну как в порядке… С одной стороны она теперь на все сто процентов была уверена в том, кто сделал ей такой подарок, а вот с другой… ещё три месяца ходи с пузом, спи на спине и мучайся.
— Добрый же у тебя, папа, малыш. Выписал твоей маме двенадцати месячный «курорт», — улыбаясь, вздохнула волшебница, с теплом смотря на живот.
***
Каждый раз, когда сил не оставалось, он врывался в её сон, не спрашивая разрешения, отгонял все заботы и укрывал её от ненастий миром, сплетённым для них. Здесь она находила покой и, пусть могла лишь огладить мягкую шерсть белого оленя, охранявшего их покой, чувствовала, как касается спины своего принца. В ту ночь олень вновь склонился над ней, когда она, пригревшись на солнце, задремала в мире из грёз. Он так настойчиво толкал её в бок, что, проснувшись, волшебница почувствовала, как что-то тянет в пояснице. Не задумываясь, обвинив оленя из сна, Гермиона и не подозревала, насколько была в тот момент права в своих словах.