— Ведьма! — перепугано крикнул второй, и оба рванули с площадки, чтобы только не отхватить снова.
Ведёрко упало в горку из песка, но легче не стало.
— Эвелин?..
Гермиона застала спор под конец, но и этого достаточно, чтобы понять, что произошло в её отсутствие. Магия, применённая против маглов, — плохо. Волшебница не успевает ничего сказать, как девочка, стоявшая к ней спиной, резко развернулась и побежала к матери, не сдерживая слёз обиды. Уткнулась в неё носом, пряча лицо, и с силой сжала в детских объятиях.
— Эвелин... — с сожалением во взгляде волшебница смотрит на ребёнка, который ищет у неё защиты и понимания. Если бы она только могла всё изменить... Гермиону столько лет дразнили грязнокровкой, а теперь такая же судьба настигла её дочь. Хочется оградить её от бед и жестокости мира, в котором они живут, но всё, что она может сейчас, это крепче прижать её к себе и шептать тёплые слова на ушко, как по секрету, пока из голубых и родных глаз не исчезнут последние слёзы. Так будет всегда — таков любой мир, уж ей-то известно.
Никакие слова не могут изменить и сгладить события. Вечер разукрасил небо в тёмно-синий цвет, припорошив его яркими звёздами. Над вершиной леса поднялось молочно-белое блюдце луны, льющей холодный свет в окно.
— Пора спать.
Привычный ритуал перед сном — поцелуй и поправленное одеяло, а затем медленно покидать детскую, надеясь, что с наступившим утром она забудет об этом инциденте.
— Мама?
Волшебница остановилась на пороге комнаты и обернулась.
— Да?
Эвелин ответила не сразу. Девочка пусто смотрела перед собой, сминая пальцами одеяло, — что-то её тревожило. Гермиона видела, что утренние события в парке не обошли её стороной и не забылись, но причина крылась намного глубже. Не в обидных словах дело.
— Расскажи мне о папе.
Кажется, что эта история была истёрта уже вдоль и поперёк и каждый раз приобретала разный оттенок в зависимости от возраста главной слушательницы, но Грейнджер понимала, что время сказок медленно отступает, а сейчас ей нужно что-то большее, чем выдуманный и приукрашенный герой. Только как сделать так, чтобы всё не прозвучала как сказка, когда она сама ни разу ничего не додумывала, а говорила, как есть, просто разными словами?
— Хм…
Волшебница прошла в комнату, присела на край постели, поближе к ребёнку, и мягко накрыла её ладонь своей, пытаясь заглянуть в голубые глаза. В Эвелин она видела отражение себя — такую же кучерявую тёмную макушку с непослушными волосами, черты лица, но, присматриваясь, также видела голубые лучистые глаза, которые принадлежали только одному эльфу, и остроконечные ушки, старательно спрятанные за волосами — никто не поймёт кроме мамы.
— Твой папа храбрый и сильный воин.
— Если он такой сильный, то почему его нет рядом?
— Потому что у каждой силы есть свой предел, — мягко пояснила Гермиона, заправляя выбившуюся прядь дочери за остроконечное ухо. Ей хотелось бы сказать, что когда-нибудь он снова окажется в их жизни, в очередной раз свалившись на её голову вместе с сугробом с горы, но… сейчас нужно что-то реальнее, чем пустые надежды — она уже давно перестала верить в то, что это случится.
Не получив ответного взгляда дочери, Грейнджер задумчиво выдохнула, подбирая слова.
— Иди ко мне.
Обнять её и крепко прижать к себе, желая защитить от не по годам тяжёлых и уничижающих мыслей. И за что ей достался такой смышлёный и философски размышляющий ребёнок? Вот же папино наследие.
— Твоя мама постоянно доставляла папе хлопот, — с доброй усмешкой на лице фыркнула волшебница, нарушая тишину. — Как-то раз она даже превратила его в белого оленя.
— Как Патронус дяди Гарри? — Эвелин подняла глаза, взглянув на Гермиону; Грейнджер не удержала смешливой улыбки.
— Как Патронус дяди Гарри, — честно говоря, она и сама как-то сравнивала белого оленя, появившегося из слепящего сияния, со спасительным Патронусом, оберегающим от темноты, и было в этом что-то по-своему похожее, учитывая то, сколько раз он спасал её из передряг. — Пойдём, — вдруг появилась идея в голове и Гермиона выпустила дочь из объятий. — Я кое-что тебе покажу.