Гермиона едва успела приподняться, чтобы сесть, как ощутила приятную тяжесть на груди — Эвелин, пренебрегая просьбами матери, перепуганная тем, что видела, прильнула к ней, крепко обнимая за шею. Волшебница тяжело выдохнула; исцарапанная осколками ладонь, измазанная в собственной крови, легла на затылок ребёнка. Грейнджер что-то несвязанно шептала на ухо дочери, пытаясь её успокоить, всё ещё чувствуя под второй ладонью, лежащей на спине, дрожь в её теле от слёз.
— Всё хорошо… — шепчет, но сама не верит; взгляд всё так же прикован к происходящему.
От присутствия матери, пусть раненой, но живой и как всегда утешающей, испытанный ребёнком ужас отходил и уступал место спокойствию, которое могут подарить только мамины объятия. С каждым ударом сердца слёзы отступали, маленькие плечи всё меньше содрогались, и детское сознание всё больше захлестывали волны тепла… Эвелин была уверена в том, что если сильно захотеть, то мамины раны затянутся — и, уже не плача, малышка прилегла Гермионе на сгиб локтя и прикрыла глаза.
Ничего не изменилось для окружающих, но Гермионы словно коснулось светлое лебяжье пёрышко — стало ощутимо легче дышать… в глубине грудной клетки словно родилось маленькое солнце, щекоча и грея, затапливая светом изнутри все раны и порезы — и не оставляя от них ни следа. Осколки, покидая раны, с хрустальным перезвоном сыпались на пол, на душе было легко и светло — а маленький ребёнок просто улыбался на руках у мамы, не зная, что отныне её желания становятся явью.
— Гермиона, ты как? — в поднявшейся суете к волшебнице пробрался Гимли, обеспокоенно заглядывая ей в лицо. — Эвелин?..
Откуда ни возьмись набежала толпа народу, скрыв с глаз Грейнджер спасённого ею эльфа. Всем резко стало не до неё; кто-то обращал внимание и бросал взгляды в её сторону, но опасался приближаться. Эпицентром событий стал лихолесский король, раздававший указания, в его окружении своих от чужих можно было отличить лишь по одежде — гости Лихолесья были одеты в одежды зелёных и коричневых цветов.
Грейнджер подняла взгляд. С несколько секунд она пусто смотрела на взволнованного гнома, отмечая, что тело больше не ноет от полученных ран, голова не гудит и… как-то легко и спокойно на душе, несмотря на то, что пару мгновений назад изнутри скреблось знакомое чувство, напоминающее цепкие и загнутые когти, безжалостно раздирающие нутро.
— Нормально, — коротко кивнула Гермиона, рассматривая собственные руки — ран не осталось, только разводы крови, будто чья-то светлая исцеляющая магия заиграла на коже, стирая уродливые следы происшествия. Она перевела взгляд на дочь — этот лучик света с детства отличался способностями к магии, но кто бы мог подумать, что её таланты зайдут настолько далеко.
Волшебница осторожно поднялась с осколков и отошла немного в сторону, забирая вместе с собой и ребёнка, не позволяя Эвелин снова пройтись по разбитому стеклу. Хватит с них и одного залитого кровью. Взгляд метнулся к эльфу и девушке, но в толпе не смог найти ни единой знакомой черты, словно зелёно-коричневое месиво, поглотившее их двоих, суетливое и непонятное, защищало её от новой боли, смешанной со злостью.
— Мам… — послышался удивлённый и чуть напуганный голос Эвелин, которая растерянно смотрела на свои руки, а потом доверчиво показала их Гермионе — обе ладошки были в крови.
Грейнджер отвлеклась; переведя взгляд на окликнувшую её Эвелин. Две окровавленные ладошки оказались у её лица, а ведь опасалась этого, просила. Крепче перехватив ребёнка одной рукой, Грейнджер осмотрела ладони.
— Ничего… Сейчас мы всё исправим, — волшебница ободряюще улыбнулась ребёнку. Припав на одно колено, чтобы у неё была возможность освободить обе руки, она осторожно подняла ладонь ребёнка и сконцентрировалась на создании заклинания. — Vulnera Sanentur, — наконечник волшебной палочки двинулся по порезу; кровь медленно заструилась обратно, возвращаясь в рану, пока та не исчезла. Когда все раны затянулись, не оставив и намёка на них, Гермиона показала дочери её ладони и улыбнулась. — Вот видишь. Всё хорошо, Эвелин.