— Так эльфы эти… Ох, глаза бы Эру этого не видели, а уши не слышали! Когда на ложе восходят, то судьбой другого проникаются… — заговорщическим тоном сообщил ей гном. — Сходятся только с теми, с кем жизнь разделить готовы, а после и не расстаются никогда. Говорят, смертный после этого не болеет вовсе, и сны ему чудесные эльфийские видятся… А когда перворожденные со смертными ложатся, то и участь их принимают, отдают бессмертие ради любви.
Никто не знал, как сложится их судьба в дальнейшем. В тот самый день, перевернувший их судьбу и связавший две судьбы новой жизнью, они боялись потерять друг друга с рассветом. Тьма надвигалась, уничтожая надежду, а они своей любовью пыталась создать в Хельмовой пади свой собственный мир. И смогли.
Гермиона мало знала о законах Средиземья, и ещё меньше — об особенностях эльфийской расы. Всё, что она успела неосознанно захватить с собой в свой мир — это воспоминания, ещё нерождённую дочь и ту самую книжечку, на которой кто-то когда-то написал слова любви. По ней можно было разве что выучить эльфийский, но никак не познать, на что пошёл Леголас, соединившись с ней и душой, и телом.
«Эльфийская сексология или как я пытался понять эльфийское хитросплетение мира» — иначе и не скажешь. И с одной стороны разводить подобные разговоры с потомком Дурина, не в обиду ему, не совсем корректно, не говоря уже о вызванных неловкости и смущении, а с другой... новые почерпнутые данные что-то да значили.
— Ох, Гимли-Гимли, — Грейнджер тяжко вздохнула, а после снисходительно улыбнулась, глянув на побагровевшего гнома. — Вот умеешь ты не в глаз, так в лоб.
— А я-то что, — густо краснея, буркнул в бороду гном.
ГЛАВА 18
— Гермиона…
Её имя коснулось губ крыльями бабочки и упорхнуло в ночь, отразившись эхом от тени. За окном лил дождь, влажно барабаня тяжёлыми каплями по перилам балкона, сырость заползала в комнату напополам с озоновой свежестью, дохнуло прохладой. Тяжёлую ночь, прикрытую от звёзд свинцовыми тучами, разрезала поперёк вспышка остроконечной молнии — Леголас резко распахнул глаза, очнувшись ото сна, и её имя затерялось в запоздалых отзвуках грозы…
Гермиона.
Её имя, как раскат грома — рычащее, мелодичное и округлое. Звучит острыми гранями, словно молния, остаётся на языке послевкусием сладкого вина и студёной родниковой воды. Как давно он не произносил его вслух…
Гермиона.
Дёрнувшись, словно услышав имя умершего, он не сразу понял, что сам его произнёс — и повторял, как помешанный, пока на голос не прибежали люди, неясными пятнами в размытых отблесках свечного пламени нависая над постелью… Чужие слова доносились разбитым разноголосьем, будто через толщу воды, и не имели никаких шансов пробиться в пробудившееся сознание, занятое «от» и «до» одним лицом, одним голосом, одним именем.
Ощущение утраченного присутствия не покидало ни на секунду и не желало развеиваться, тянулось к выходу из комнаты шлейфом от её духов. И, когда, вопреки всем возгласам, он опёрся на руки, склоняясь на бок, чтобы сесть, в голове билась одна цель — найти её. Чужие руки, настойчиво упирающиеся в грудь, были незначительной и раздражающей помехой: слабо отмахнувшись, эльф с грехом пополам сел, не отзываясь на знакомые голоса.
Подоспел разбуженный Трандуил, на ходу запахивая тяжёлую накидку, вслед за ним по коридору спешил Арагорн.
— Он бредит, — испуганно прошептала эльфийка. — Не слышит никого, не отвечает…
— Дайте пройти, — отодвинул её эльфийский король, проходя в комнату… сын тяжело, но верно вставал с одного колена, опираясь на пол здоровой рукой — в паре метров за его спиной была покинутая кровать.
— Остановись, Леголас, — властно приказал Владыка, забыв, кажется, что принц был глух к велениям своего правителя уже не первый день. Растерявшись, Трандуил помедлил, не зная, что делать. Разрываясь между желанием припасть к сыну и каким-то неясным страхом, он упустил момент: его место занял Арагорн, поднырнув под плечо Леголаса и поднимая того с колен.