Вернулась... На губах Гермионы появляется лёгкая улыбка, и она закрывает глаза, вновь прислушиваясь к его прикосновениям. Ей кажется, что за все те годы, что они прожили порознь, ей никогда не будет его достаточно. Как напиться? И всё как-то разом становится неважно, когда она оказывается в его объятиях, когда кажется, что чувствует, как громко в груди бьются их сердца, что стремятся друг к другу, не видя преград. Ворох чувств настолько сильный захлёстывает её, что она забывает обо всём. Тёмные, сущность, чёрные глаза… Всё это теряет значение. Ладонь скользит по груди к плечу, обнять его. Мой… Тихо шепнуть и не заметить. Радоваться каждому теплу от прикосновения, что оставляют его губы, и дарить ему ласку в ответ, упиваясь им, зная, что всегда будет мало. Не отпускай меня…
— Во всех языках мира не хватит слов, чтобы описать, как я скучал по тебе.
Скучал? Нет, пожалуй, действительно не найдётся слов, чтобы описать это. Не скучал… не жил. Просто не жил, как умер, как подстрелили. Вертелся в бурунах бед и несчастий, как щепка, брошенная в водоворот, а потом осознал себя где-то на краю, выброшенным, скомканным, сломанным… С недоумением, словно сквозь толстое стекло, глядел он на жизнь вокруг, глядел на себя будто со стороны — механически делающего что-то под общим названием «жизнь» оттого, что смерть за ним отчего-то не приходила. Так и тянулось до этого мгновения, будто только сейчас проснулся, и жизнь зацвела, зарделась и пришла к нему, и имя ей — Гермиона.
— Гермиона… — вторил он своим мыслям, не найдя слов. Повинуясь порыву, эльф укрыл её в своих объятиях, крепко прижимая к груди, как самое ценное в жизни сокровище — никогда бы не отпускал! И никогда доселе эльф не ощущал, как горячо и очень по-человечески стучит в груди непривычно-огромное сердце. — Я люблю тебя. Люблю тебя…
Слова слетали с его губ вместе с лёгкими касаниями поцелуев — макушки, виска, кромки волос, лба… Каждым прикосновением — «люблю тебя». Каждым отныне днём и действием — «люблю тебя». Каждым дыханием своим — «люблю тебя»...
— Я люблю тебя, — шептать так тихо, на ухо, чтобы слышал только он. Это только для него, не для других. Их таинство, которым она не желает делиться с другими, потому что и самой мало, потому что никогда не будет достаточно…
Казалось, что большего сюрприза этот вечер уже не преподнесёт — что можно ещё ждать и желать, когда твоя мечта во плоти шепчет слова любви, льнёт к груди, такая живая и настоящая? Кажется, что душа и так разорвётся, пойдёт трещинами и прольётся слепящим светом, которого слишком много для одного сердца.
— Мама?..
Гермиона отвлеклась, услышав голос дочери. Объятия чуть ослабли, но не спали.
— Эвелин…
Разбудили. Ещё бы. Гермиона почувствовала себя вновь девчонкой и совсем забыла о том, что они здесь не одни. В полумраке комнаты не видно заигравшего румянца, но карие глаза лучатся теплом и тёплая улыбка остаётся на лице. Теперь она уверена в том, что это мгновение стоило того, чтобы рискнуть… чтобы снова оказаться в Средиземье.
Ребёнок не знал, как себя вести. Проснувшись, Эвелин удивлённо наблюдала за происходящим, но стоило Гермионе обернуться, как малышка спряталась у неё за спиной, опасливо выглядывая из-за её бока, так что эльф видел только синий глаз да вьющуюся макушку тёмных волос.
Леголас в порыве справедливого недоумения, заглянув за Гермиону, сам едва не роняет челюсть — и если дочери людей не приводилось видеть эльфа в крайней степени изумления, то вот он: замер с вытаращенными глазами и, кажется, даже забыл, как дышать. Брови вразлёт, челюсть не на груди, конечно, но явно не на том месте, где принято её держать сурово-сдержанному капитану лихолесской стражи. Гермиона ему ещё сотню раз припомнит это выражение лица и от души над ним посмеётся, но синеглазая девочка с каштановой копной смотрела на него до боли знакомым взглядом, от которого в груди что-то оборвалось и застучало влажно, часто, словно мешая дышать.
— Иди сюда, — мягко позвала волшебница, разрушив объятия, но не отняла руки от плеча эльфа, будто боялась, что он — всего лишь видение и исчезнет, стоит ей отвернуться. Грейнджер не давила, позволяя малышке самой решить, когда она будет готова на то, чтобы сделать шаг. Эвелин наблюдала, смущённая и растерянная, но она видела перед собой что-то... знакомое и неизведанное одновременно.