Четвероноги игриво трусили по этому лабиринту группами по трое-четверо; некоторые бегали друг с другом наперегонки, другие передвигались в более спокойном темпе. Как и большинство обитателей Амальгамы, предпочитавших жить в физическом воплощении, они, несомненно, дорожили своей телесностью со всеми ее возможностями и сдерживающими факторами. Выбор конкретного строения тела был решением в высшей степени произвольным, однако связанные с ним ограничения придавали форму всему чувственному опыту. В возрасте двухсот с небольшим лет Ракеш какое-то время развлекался сменой тел, но от блуждания по этому куда более необъятному пространству возможностей он чувствовал, что теряет собственное «я».
– Неужели тебя это никогда не сбивает с толку? – спросил он Парантам. – Сегодня четыре ноги, завтра – две? – Ракеш провел взглядом от плеча до плеча – таким жестом четвероноги обозначали собственное тело. – Это часть того, что делает меня единым целым; того, что по пробуждении заставляет чувствовать себя тем же самым человеком, который отошел ко сну.
– Ракеш, я ведь на самом деле не сплю, – напомнила она.
– Да, но сути это не меняет.
– Я понимаю, о чем ты говоришь: каждое тело приносит свои, неповторимые ощущения. – Взаимодействие суставов и мышц, соотношение между их степенями свободы выражается изящной фигурой в фазовом пространстве. Мне нравится исследовать эти ограничения. Но они необязательно должны быть одними и теми же в течение всей моей жизни – такой потребности у меня нет. Они не часть моей личности.
Мимо них прогалопировала троица четвероногов, и Парантам побежала за ними. Ракеш с улыбкой смотрел вслед, прекрасно зная, что ему не стоит и пытаться ее догнать. Он ощутил свежий укол ностальгии; было бы славно побегать наперегонки с кем-нибудь в человеческом обличье.
Через несколько минут Парантам вернулась, тяжело дыша; затем к ним присоединились трое местных жителей и она представила их Ракешу. Сида, Фит и Паба дружили с самого детства. Они вместе путешествовали по планете, но никогда не покидали Массу. Когда Парантам упомянула о своих планах, троица была заинтригована и решительно настроилась узнать больше.
Они нашли в близлежащем саду затененное местечко, и трое друзей внимательно выслушали рассказ Ракеша о его встрече с Лал.
Когда он закончил, Паба спросила: «Почему вам так важно найти этот новый мир ДНК?»
– Не то чтобы важно, – признался Ракеш. – Не само по себе. Я не одержим своим молекулярно-генеалогическим древом или завершением карты панспермий. Если бы этот гипотетический мир не находился внутри балджа и не был настолько важен для Отчуждения, что они решили вступить с путешественником в контакт лишь для того, чтобы передать эту новость, то я бы вряд ли отправился на его поиски.
– Значит, ваш интерес на самом деле – это своего рода отражение интересов Отчуждения?
Ракеш подвинулся, сидя на траве. – Думаю, отчасти так и есть. Хотя раньше я не проявлял к отчужденным особого любопытства. И не слишком надеюсь, что они раскроют нам с Парантам больше тайн, чем уже раскрыли Лал. – Он, насколько позволяло его человеческое тело, постарался изобразить жест, с помощью которого четвероноги выражали принятие несовершенства и неопределенности. – Возможно, такое далекое и рискованное путешествие может показаться чем-то фривольным, раз уж ни один из аспектов жизни диска по отдельности не вызывает во мне увлечения, которое я могу бы пронести через всю жизнь. Но если сложить все вместе, ситуация меняется. В совокупности это именно то, что я искал.
– Некоторым людям нужна тайна, разгадке которой можно посвятить свою жизнь, – задумчиво произнесла Сида. – Но не всем. Есть люди, которые могут превратить приятную рутину в своеобразное искусство: пища, упражнения, разговоры, дружба. Горстка лейтмотивов, повторяющихся в течение десятилетий. Если время от времени разбавлять этот шаблон путешествиями, можно сносно прожить не одну тысячу лет.
– У вас такие же планы? – спросила Парантам.
– Нет. – Сида склонила голову в сторону своих товарищей. – Возможно, мы и предпочли не обращать внимания на балдж, который играет с нами в гляделки, но мы все еще продолжаем охотиться за разгадками собственных тайн.
– Ясно. – Парантам не оставила сомнений в том, что хочет узнать больше.
– Даже сейчас можно найти немало любопытных истин, – заметил Фит.
Несмотря на то, что слова четверонога были слегка двусмысленны, Ракеш сразу же понял, что он имел в виду: «любопытными истинами» назывались теоремы, выражавшие едва уловимые озарения, сводившие воедино широкие классы математических структур. Занимая промежуточное положение между изоморфизмами в строгом смысле слова – при которых в точности одна и та же структура появлялась в разных местах и под разными обличьями – и самыми расплывчатыми поэтическими аналогиями, любопытные истины объединяли целые совокупности, казалось бы, принципиально несхожих систем, доказывая, что все они представляют собой отражения друг друга – пусть и видимые лишь в правильно искривленном зеркале. К примеру, знание о том, что умножение двух положительных чисел по сути представляет собой ту же операцию, что и сложение их логарифмов, вскрывало точное соответствие между двумя алгебраическими системами – полезное, но не слишком глубокое. Понимание того, как подобную параллель – но уже в более изощренном виде – можно было провести между гигантской совокупностью более сложных систем – от вращений в пространстве до симметрий субатомных частиц – позволяло объединить целые области математики и физики, не сводя их к простым копиям одного и того же примера.