Вернувшись в каюту с метеором, они приступили к работе. Раньше у Ракеша не возникало повода всерьез заняться материаловедением или стать экспертом по отторгнутым фрагментам планет, и когда он обратился за помощью к библиотеке, знания, хлынувшие в его мозг, наполнили Ракеша волнующим трепетом открытий, ощущением развернувшихся перед ним перспектив, простиравшимся далеко за пределы его непосредственных нужд. Обычно он не прибегал к поглощению массивного пищевого комка адаптированной информации в качестве средства обучения – гораздо больше он предпочитал медленный процесс постепенного надстраивания новых знаний над имеющимся фундаментом, когда каждое утверждение проверялось и интерпретировалось, прежде чем стать частью его разума – и все же было бы нелепо отрицать восторг, который доставляло ощущение тысяч новых фактов и озарений, которые внезапно принимались бороться за место в его мозге.
Оборудование, предоставленное Отчуждением, позволяло исследовать метеор вплоть до уровня отдельных атомов; обнаружить и проанализировать его излучение по всей длине спектра от гамма-лучей до микроволн; построить его томографию тысячью разных способов; постучать, похлопать и даже как следует сотрясти метеор, прослушав гармоники, которые он выдавал на манер колокола. Грубый химический состав и редчайшие примеси, кристаллическая микроструктура и ее тончайшие деформации – все это было доступно, стоило лишь попросить. Информация об этом булыжнике, подумал Ракеш, была открыта для них точно так же, как они сами – для Отчуждения.
Вместе с Парантам они плодотворно поработали сообща, обсудив наилучшие стратегии исследования и ведя диалог на тяжелом для понимания профессиональном жаргоне, которые всего несколько минут назад показался бы им обоим полнейшей тарабарщиной. Основным интерфейсом для всех инструментов была консоль с сенсорным экраном, но их возможности, к счастью, не исчерпывались чтением с экрана и нажатием на пункты меню; отчужденные адаптировали интерфейс к особенностям их воплощений, а не предковому фенотипу человека, так что консоль могла обмениваться данными с инфракрасными портами, расположенными на кончиках их пальцев.
Для того, чтобы обнаружить мертвых микробов, было достаточно одной лишь томографии, однако для извлечения заслуживающих доверия цепочек ДНК потребовалось запустить в трещины рой наномашин. После дозы палеогенетических знаний из библиотеки у Ракеша не осталось сомнений в правоте Лал: эти останки не принадлежали микроорганизмам, когда-либо существовавшим в известных ДНК-мирах. За миллиарды лет до этого их предки, вероятно, были выброшены в космос на совершенно другом метеоре; затем он, скорее всего, упал на поверхность одной из планет балджа, став родоначальником новой биосферы. Примерно через миллиард лет эта базальтовая глыба была выброшена в космос; при большей удаче он мог бы внести вклад в саму ДНК-панспермию, но теперь его семена были мертвы. Во всяком случае ни один девственно чистый мир не смог бы вернуть к жизни этих обезвоженных, испытавших шок и прожаренных космическим излучением микробов, хотя если бы им, что маловероятно, повезло упасть на планету, которая уже изобиловала ДНК-жизнью, подходящие виды их отдаленных родственников вполне могли подобрать в их трупах кое-какие фрагменты генов и попытаться найти им новое применение.
– Теперь вопрос в том, – сказала Парантам, – как найти родительскую планету?
Последовательностей ДНК оказалось достаточно, чтобы дать вероятностную оценку «дедушке» метеора – планете диска, засеявшей своими осколками мир, от которого откололся сам булыжник. Но даже эти вероятности не давали четкой картины; итогом стали семь кандидатов, имевших практически равные шансы. Учитывая хаотическую динамику балджа, это не слишком помогало сузить поиск.
Если им не смогла помочь ДНК, то как насчет самого метеора? Три миллиарда лет тому назад лава, пробивавшаяся на поверхность родительской планеты, затвердела, образовав кристаллы оливина, магнезиально-железистого силиката, и авгита, в котором также присутствовали кальций, алюминий и титан. По едва заметным деформациям в структуре этих кристаллов можно было отчасти судить об истории температур и давлений, которые минерал испытывал с тех времен.
Резкий всплеск жара и напряжения от удара, из-за которого метеор и был исторгнут в космос, оставил после себя не только характерные химические следы, но и механические смещения материала. Оказавшись в холоде космического вакуума, некоторые из веществ, возникших в результате огненного выброса метеора, постепенно распались, дав тем самым возможность датировать момент удара – пятьдесят миллионов лет тому назад. В то же самое время высокоэнергетические лучи, порожденные мириадами космических источников и наводнившие балдж, разъели поверхность метеора, оставили на ней собственные химические отложения, выпахали в толще камня борозды и создали следовые количества новых изотопов. Как и утверждала Лал, обе цепочки фактов сошлись на одной и той же датировке – по всей видимости, булыжник, лишенный защиты, которую могла бы дать атмосфера или сила планетарного магнитного поля, дрейфовал внутри балджа примерно пятьдесят миллионов лет.