Оставив вопрос без ответа, Лачо толкнул расписанные мелом ворота. Те со скрипом поддались, и Багибнытко очутился во дворе дома.
Оглянувшись вокруг, он печально закачал головой. Всюду были видны следы запустения. Наверняка лишь пещерные люди могли быть последними свидетелями уборки территории.
От ворот к дому вела вымощенная кирпичом дорожка и перекинутая наискось веревка пестрела яркой одеждой, явно детских размеров. Вид этих разноцветных флагов немного оживлял обстановку.
Лачо без стука толкнул рассохшиеся двери и в ноздри ему ударил едкий, застоявшийся запах растворителя. Помещение долго не проветривали и казалось, этим запахом пропитался весь дом.
Нагнувшись, у стола над эмалированной миской, стоял Москали. В руках он держал большой шприц. Пушум выбирал им коричневую жидкость и сливал в стоящую рядом бутылку.
- Паш - бари (пятьсот цыг.) - пробурчал себе под нос Москали и вынул одну спичку из большой кучи, лежащей на столе. Покрутив спичку в пальцах, он бросил ее в меньшую.
Только после этого он повернулся в сторону двери.
- А, это ты Багибнытко - бродяга, - улыбнулся Пушум и положил шприц на стол. - Ну, здравствуй, чаво! - он крепко обнял Лачо.
Обнимая Москали, Багибнытко поморщился от запаха пота, исходящего от Пушума. Отравленное ацетиловым опием тело пахло старым скунсом.
- Привет, чаво! – буркнул Лачо, освобождаясь от объятий. - Стоило мне немного отлучиться, как ты опять за старое взялся. Дозу, видать, себе приличную набил? Нравиться тебе вонять немытыми ногами! Как только ромны (жена цыг.) с тобой в одну постель ложиться? Все равно что на мусорнике спать!
- Подожди, чаво, не загоняй конэй! Ты уехал, я и заскучал. Со скуки попробовал раз, другой. Ну, сам знаешь, шо там дальше бывает. Отдуплился когда морозить начало и из носа потекло. Надо было шо-то делать, шо б не часто текло. Вот я и придумал свое маленькое частное предприятие. И людям весело и я вроде бы, как и не в накладе.
- Кофари! ( барыга цыг.) – в сердцах обронил Лачо. – А тебе никогда не было жалко тех бедолаг, что сидят под окнами? У них же у всех молоко на губах не обсохло!
- А шо им, раклам ( лохам цыг.), сделается? Они получают то, шо хотят. А хотят они немного. Один, два «кубика» синтетического счастья. Пусть синтетического, но счастья. А шо до их здоровья, то мне плевать! Если нет ловэ, то и жизнь на нэ ( нет денег - нет жизни цыг.) – сам знаешь. И хватит об этом. Они на меня не в обиде. Никто не в обиде. Рая (менты цыг.) приезжают, я их обиду тоже ублажаю. Но зато не трогают! Погоняют этих придурков на улице и дальше едут. Сонька! – истошно заорал Пушум.
Минутой позже в комнату вбежала девчушка, в яркой, с иголочки, одежде и желтых резиновых сапогах. Несмотря на знойную жару, сапоги были облеплены мокрой грязью.
- Сонька, бери пузырек и бегом к дядьке Сэмэну – протягивая девочке бутылку с "ширкой", вяло произнес Москали.
- Скажешь ему, шо здесь паш-бари… Ну может немножко не хватает. Пусть отдает раклам по той же цене. Все запомнила? А ну повтори!
- Бежать с пузырьком до дядьки Сэмэна, отдать и сказать, что там пятьсот кубов, ну может немножко не хватает…, - спародировала Пушума маленькая Сонька, - и пусть он продает по сто монет. Верно? – девочка ехидно склонила голову набок.
- Все верно. Только спрячь пузырек, шоб раклы ни сном, ни духом не учуяли, а то беды не оберемся. Беги, Сонька, беги!
- До Сэмэна привезли! – прозвучал на улице истошный крик.
Лачо видел в окно, как головы полулюдей, сидящих на корточках возле ворот, будто флюгера под дуновением ветра повернулись в сторону крика. Затем, болезненно поднявшись, они, словно стадо овец, торопливыми шагами засеменили на соседнюю улицу.
Отвернувшись от окна, Багибнытко уставился на Москали.
Тот сидел на стуле с закатанным рукавом рубашки. Чуть выше локтя рука была крепко пережата кожаным брючным ремнем. Другой он загнал в нее иглу шприца наполненного «ширкой» и принялся ковырять, выискивая вены. Но отравленные наркотиком сосуды прятались, что весьма раздражало Пушума. Он матюкался и покрывался холодным потом в погоне за непослушными беглянками.
Наконец-то попал и принялся медленно давить на поршень. На глазах лицо Пушума начало меняться. Из земельно-серого оно приобрело красноватый оттенок.