В благодарность за «протеже» пан сотник с завидной хваткой сторожевого пса не жалел ни собственных сил ни сил подчиненных ему людей, в деле охраны имения.
На чердаке барского дома были установлены пулеметы, и люди пана Сологуба с уверенностью контролировали все подходы к поместью.
Безмятежное спокойствие полусонной усадьбы было нарушено громкими ударами в кованые ворота.
- Открывай, живо! Пошевеливайся! – прогремел властный голос.
Перед взором дежурного охранника, приоткрывшего окошко в одной из створок ворот, возник выкрашенный черным лаком тарантас на резиновом ходу, запряженный парой добрых коней. Вокруг экипажа гарцевала дюжина вооружнных до зубов всадников, облаченных в полицейскую форму, пыльных с дороги и злых на весь белый свет.
В коляске, заваленной саквояжами и всевозможными коробками, сидели двое евреев, похожих на взъерошенных воробьев. Они с тревогой озирались по сторонам.
Узнав в эскорте знакомые лица, охранник загремел мощными засовами и открыл, перед вновь прибывшими, тяжелые ворота.
Кавалькада, проскользнув мимо парка, остановилась пред центральным входом в барский дом.
Навстречу ей, застегивая на ходу пуговицы мундира, спешил Сологуб в окружении дворовой челяди.
- Доброе утро, господа евреи, - приветливо произнес сотник, - как доехали? Прошу, пожалуйте в дом. Вас уже заждались.
Он жестом указал дворовым на содержимое коляски.
Те, не дожидаясь пока пассажиры покинут свои места, подхватили саквояжи с коробками, и радостно веселясь, скрылись в дверях дома.
Потоптавшись возле тарантаса, и понаблюдав, как приехавшие разминают затекшие с дороги конечности, Сологуб еще раз пригласил их пройти в дом.
Те евреи были портными. И не просто портными, а столичными, «высшей пробы». На Крещатике они держали очень дорогой и модный салон, и способны были удовлетворить любой, даже претендующий на особенную оригинальность заказ.
Предстоящую свадьбу задумано было справить «по-стародавнему». Поэтому пан магнат, не считаясь с расходами, заказал в столице множество нарядов и атрибутов к ним для предстоящего торжества. Привезенные саквояжи и коробки в основном были предназначены для невесты. В них находились богато расшитая украинским орнаментом женская одежда, яркие ленты и добротная обувь, непременно выдержанная в старомодном украинском духе. И лишь одна коробка предназначалась пану – отцу.
Там лежал бархатный жупан, оторочнный дорогим мехом, точь-в-точь как на известном портрете гетьмана Мазепы. Этот гетьман – патриот являлся единственным кумиром пана Миргородского, поэтому и возникло у пана желание отдать свою единственную дочь замуж «по-стародавнему».
Проводив евреев в дом и представив их пану, который, несмотря на столь ранний час уже бодрствовал, Сологуб вышел во двор. Он достал из золотого портсигара папиросу и принялся разминать ее пальцами, словно ленивый кот, щурясь от утренних лучей.
Двор понемногу оживал, превращаясь в копошащийся людской муравейник. Всюду сновали слуги, торопящиеся по своим делам. Их беспорядочные и бестолковые движения создавали праздничный ажиотаж.
- Посторонись. Ирод!
Перед Сологубом стояла девка лет двадцати, празднично разодетая, с ярко пестрыми лентами в длинных девичьих косах. В руках она держала огромный ведерный самовар, весь покрытый медалями.
- Что-то сегодня рановато ты завела своего «толстопуза», - лениво произнес сотник, тыча папиросой в дымящегося монстра.
- Так ведь праздник сегодня, аль не знал?
Служанка лукаво заглянула в глаза Сологуба.
- Барыня рано встали и желают чаю выкушать.
- Знаю, Лизка, знаю. Я много чего знаю! А ты вот что, как закончишь с этим, - сотник кивнул на самовар, - приходи ко мне, я с тобой поделюсь своими знаниями, - и он несильно потрепал девицу за щеку.
- Вот еще чего! - краснея, вымолвила Лизка. - Некогда мне. Даже и не думай об этом! Барыня ждут. - Оттолкнув локтем Сологуба, она поспешила в дом.
- Так я буду ждать, - бросил он ей во след и, насвистывая, пошел проверять службу.
- Ирод, он и есть Ирод,- подумалось Елизавете.