Ввалившись ночью дом к очередной жертве, бандиты спокойно убеждали ее (а может ее), в целесообразности добровольного отказа от своих материальных ценностей. Если жертва шла на поводу у бандитов и «добровольно» отдавала свое добро, то они, присвоив ценности, покидали жилище, не причинив вреда его обитателям. Но если после бандитских уговоров жертва оставалась непреклонной, то занавес жизни закрывался для нее навсегда.
Свидетелей убийств они никогда не оставляли. Все происходило быстро, решительно и безжалостно. Поэтому найти и наказать их, было почти нереально.
Так трактовала обстоятельства «цыганская почта».
Григорий Янович принимал на себя ответственность за людей, на доверии которых был построен его авторитет. Он был уверен в том, что только ему предстояло найти и наказать грабителей.
Прошло уже несколько дней со дня гибели последней жертвы. Периодически подкармливаемый бароном человек в полиции сообщал, что следствие подзависло. Следственная группа пришла к выводу, что работали заезжие бандиты. Стало быть, на информацию из авторитетных органов в скором времени, не раньше, чем после очередного грабежа, рассчитывать не приходилось.
А нужно было найти и наказать!
Столь невеселые мысли будоражили разум григория Яновича. Он сидел у себя в домашнем кабинете за огромным дубовым столом и невидящим взглядом, вскользь смотрел на своего сына Ананоя, развалившегося в кресле из красной кожи по другую сторону стола.
Ананой вертел на пальце правой руки массивный золотой перстень с красным камнем – работу старинных мастеров и боролся со своей раздражительностью. Пытаясь вычислить, зачем он понадобился отцу.
Нервное подергивание крыльев его цыганского носа выдавали в нем любителя понюхать кокаин, кстати, действие которого заканчивалось. Ананою нужно было принимать очередную дозу. Просьба отца зайти к нему в кабинет «Сейчас же!» отбросила возможность «припудрить» нос.
В свою вторую, темную сторону жизни Ананой не посвящал никого из цыган. Никто не знал, что тайным вдохновителем, организатором и непосредственным руководителем в таборе, был именно он – сын цыганского барона – хранителя старинных обычаев цыган и верховного цыганского судьи.
Цыганский развод
Сбросив скорость, Лачо плавно подрулил к ларьку на колесах, витрину которого украшали сигареты, пиво и всевозможные сладости.
Вывалившись из машины, под лучи безжалостного ультрафиолета, Пушум сонной походкой приблизился к торговой точке и принялся внимательно разглядывать товары и цены на них.
Выбрав то, что было ему нужно, он склонил голову и заглянул в окошко ларька.
- Есть кто живой? – весело выкрикнул он в удушливый полумрак помещения, пытаясь разглядеть продавца. – Вроде бы кто-то живет, - сам себе ответил Москали, - и этот кто-то
очень симпатичен. Даже в темноте видно. Как зовут тебя прелесть?
- Марина, - прозвучал смущенный ответ.
- Маринка-картинка, картинка-маринка,- поиграл словами Пушум, - скажи-ка мне Маринка, найдется ли в твоем теремке холодная баночка пива? Есть? Тогда доставай ее на свет божий.
Москали запустил руку в карман и достал порванную перед этим сотенную купюру. Он предварительно оторвал от ее края небольшой фрагмент с номером. Повертев банкнотой перед носом продавца Марины так, чтобы не было видно порванного края, но хорошо было заметно достоинство, Пушум твердо спросил:
- Сколько стоит? Три шестьдесят? – и решительным громким голосом произнес, - тогда давай-ка мне Маринка девяносто семь сдачи, а я тебе сейчас соберу шестьдесят мелочью.
Безапелляционный тон, которым была произнесена фраза, не терпел возражений.
Зажав в ладони купюру, Москали принялся по одной монете выуживать мелочь из кармана.
Потоптавшись на месте, и, осознав слова Пушума, Марина повернулась к кассе, чтобы набрать сдачу.
Как только она отвернулась, цыган быстрым движением спрятал банкноту в карман, а в руке оставил горсть монет.
В это время Марина набрала в кассе сдачу, и выглянула в окошко, крепко сжимая сдачу.