Когда Катулл уходил утром по своим делам, Амандина и мадам Изольда принимались за свои. Изольда только удивлялась выносливости девочки, несмотря на ее хрупкое сложение. Она полировала и скребла, поднимала и приносила, быстро справлялась с любым заданием, а время от времени ее посещали собственные идеи. Особенно по поводу обеда.
«Салату необходима заправка. Могу я поэкспериментировать со сломанными листьями? Мне нужно два яйца и молоко. Я знаю, у нас есть сыр. А мускатный орех?»
Вместе Амандина и Изольда выстаивали очереди за пайками, бродили по магазинам, чтобы посмотреть, что там появилось, посещали рыночек за церковью, где деревенские женщины продавали то, что смогли собрать сегодня в саду и огороде. Изольда гордилась Амандиной, как будто собственным черноглазым кудрявым ребенком, ее манерами, ее красивой речью, легкостью в общении со взрослыми незнакомыми людьми. Ее самообладанием.
Она перешила два своих лучших платья, которые берегла для торжественных случаев, так и не произошедших в ее жизни, на растущую девочку. Из матового розового шелка она выкроила сарафан-передник с оборочками и короткими рукавами, из остатков сшив пояс и шаль. Амандина же особенно любила коричневое платье с белыми пуговицами от ворота до подола. Изольда нашла на рынке несколько подержанных вещей: серый передник из сирсакера, жатой ткани в полосочку, две белые хлопчатобумажные блузки с кружевными воротниками, пару широких холщовых штанов, какие носят в поле фермеры, а также деревянные башмаки, никем не ношенные и до сих пор связанные длинным шпагатом, черные полуботинки и сапоги для работы в саду и чтобы в лес ходить. Из батиста, когда-то купленного на занавески, она сшила рубашки с прорезями, которые украсила розовыми ленточками, панталончики с эластичной талией и ночную рубашку. Изольда уже беспокоилась о зимнем пальто для Амандины, о чем поставила в известность всех соседей.
От них было два шага до небольшого металлического мостика, на котором старики и дети ловили рыбу. Изольда договорилась с ними об обмене части улова на сыр, или даже на ужин. Старики, естественно, предпочитали приглашение на ужин, и это радовало как Изольду, так и Амандину, и они отправлялись вниз по дороге, обсуждая, что будут готовить и печь, как будто готовились к грандиозному званому обеду.
Через некоторое время девочка начала замечать, что каждый раз, когда они в магазине, или на прогулке, или даже на другой стороне улицы сталкиваются с одной и той же женщиной, Изольда хватает ее за плечи и делает вид, что хочет заглянуть в витрину, или тащит Амандину в кафе выпить стакан воды. Амандина обратила внимание, что при этих встречах Изольда разглаживает ей волосы, пытаясь стянуть в пучок, вынимает семена аниса из кармана и нервно жует их. Нервный тик на глазах усиливался.
— Кто эта женщина?
— Какая женщина?
— Вон только что разговаривала с мужчиной с собакой. Симпатичная.
— Она? Старая корова в жемчугах.
Амандина хихикнула, но продолжила:
— Думаю, я знаю, кто она. Доминик рассказала. Она из другой страны, не так ли? И она любит господина Катулла.
— Всем нравится господин Катулл. И да, она из другой страны. Ее зовут мадам де Базен.
— А почему ты так нервничаешь?
— И вовсе нет. Я просто не люблю ее и поэтому стараюсь избегать.
— О.
— Вот и все.
Мадам Изольда говорила, закидывая очередную горсточку семян аниса в рот и пережевывая их передними зубами. Ее веки нервно подергивались.
Где-то за пять минут до полудня Амандина слышала, как Катулл открывает ворота, и сбегала вниз, бросая работу, чтобы встретить его. Он кланялся, она кивала головой, и, бок о бок, они шли в дом обедать. Амандина нахваливала приготовленную Изольдой еду, налитое на «один палец» Катуллом вино, и после трапезы, когда Катулл шел отдыхать, она и Изольда приводили кухню и столовую в порядок, проходили сто метров до маленькой квартиры Изольды вверх по улице на задворках кафе на улице Лепик. Крошечная кухня с каменной раковиной, плитой на две газовые горелки, спальня с узкой кроватью, шкаф, открытый очаг, ванная комната с цинковой ванной, стены окрашены в зеленовато-желтый цвет, вперед по коридору, ключ только у Изольды. В шкафу два комплекта постельного белья. Иногда они немного спали, но часто просто молчали, отдыхая. Когда говорили, то в основном о еде. О том, что они приготовят на вечер, на следующий день, о том, что они могли бы приготовить, если бы…
Изольда мечтала о цыплятах, тушенных в сливках с яблоками и луком, сбрызнутыми кальвадосом. Хотя она уехала из Иль-де-Франса в двадцать пять лет, но родилась и выросла в Нормандии, Дьеппе, и всегда тосковала по родной кухне. Она рассказывала о тончайших блинчиках из гречневой муки с начинкой из свинины с яблоками, приправленной камамбером — жарить на лучшем нормандском масле и сыра не жалеть! Она стремилась поделиться рецептом запекания свежевыловленных мидий, в несмытой морской соли, со сливками, лавровым листом и почками сухого чабреца, растертыми между пальцев.
— Но я люблю готовить и речную рыбу, любую, что выловят мальчики и старики и донесут до меня: карпа, сома, щуку, лосося. Я вынимаю кости, солю, кладу на водоросли и веточки тимьяна, и накрываю тяжелой тарелкой, и придавливаю камнем. И оставляю на несколько дней… Ах. С соусом из семян горчицы и сливок… А горох? Давай завтра сварим суп. Мы потушим стручки с мятой, и, когда они станут совсем нежными, мы прокрутим их через мельничку, добавим целый горошек и прокипятим в воде с морской солью две-три минуты до пюре. Сливочного масла для полного вкуса, горсть шкварок и жареный хлеб.
— Вкус мяты я узнаю. И шкварок. — Голос Амандины был мечтателен.
— Для дикой спаржи уже поздно, но иногда можно найти несколько побегов у реки. Омлет…
— Я варила суп из топора, когда мы ночевали в лесу. Картофель, черствый хлеб, дикие травы, и если у нас было яйцо, мы вбивали туда яйцо. Было очень вкусно, мадам.
— В сентябре, если ты найдешь мне лисичек, сморчков, горстку «рогов изобилия» и несколько земляных грибов, я сделаю самые сочные…
Они никогда не говорили о том, как она жила до их встречи. Изольда однажды сказала:
— Когда ты захочешь что-нибудь рассказать о себе, тогда и расскажешь. О себе или о других. Если это случится, я хочу, чтобы ты знала, что…
— Я знаю.
Вечером после ужина, когда Катулл налил вино в последнюю ложку супа, поднял ее ко рту и выпил, после того как он расколол несколько грецких орехов из корзинки перед очагом и поджарил ядра в медной жаровне, после того как он налил рюмку бренди и собрал щепотку листьев и сорняков, а также крошек табака в трубку, зажег ее, вдохнул пару клубов белого дыма, он встает, благодарит Изольду и Амандину за ужин и вешает свой свитер на вешалку у садовой двери. Вытирание тарелок и столового серебра — задача Амандины. Еще она любит, когда приходит к завтраку, чтобы стол уже был накрыт на троих, а на вешалке висели три свитера. Ей нравится, что ее свитер висит на нижней перекладине между ними. Ее — желтый с маленькими перламутровыми пуговицами и атласными петельками, он принадлежал Соланж, а до этого матери Соланж, у Изольды — белый, а у него — серый с коричневым.
Когда Катулл надевал свитер, ей всегда хотелось попросить взять ее с собой. Она знала, что он пойдет вверх по реке, к мосту на краю деревни, тому, с высокими деревянными перилами, кривому, как горб верблюда. Она знала, что он будет смотреть вниз на воду и курить трубку и останется там, пока не потемнеет. Из своего окна в верхней части дома она всегда поглядывала, как он там, на мосту. В некоторые вечера к нему подходили другие жители деревни, она видела огоньки раскуриваемых трубок, они здоровались, пожимая друг другу руки или похлопывая по плечу. Чаще он находился там в одиночку, и она задавалась вопросом: о чем он думает, опираясь на высокие деревянные перила.
Однажды вечером, когда она уже помогла Изольде с мытьем посуды, Амандина взяла свой желтый свитер и пошла за ним.
Катулл услышал девочку, прежде чем увидел, услышал легкие шаги на деревянном помосте и выпрямился, поворачиваясь к ней. Он улыбнулся, как будто ждал ее и понял, что на самом деле ждал. Необходимости говорить не было, и они просто смотрели на реку. Через некоторое время Катулл сказал: