– Но, дорогая моя, – воскликнул Бут, – ведь я знаю о ней ничуть не больше вашего, а вернее сказать, гораздо меньше. Однако, как бы там ни было, я полагаю, что если миссис Эллисон известны какие-то причины, по которым ей не следовало бы знакомить миссис Беннет с вами, то она поступила весьма дурно, познакомив вас.
За такого рода беседой супруги и скоротали оставшуюся часть вечера. На следующее утро Бут проснулся рано, спустился вниз, – и там малышка Бетти вручила ему запечатанную записку, в которой содержались следующие строки:
Бут тотчас же стал допытываться у девочки, кто принес эту записку, и услышал в ответ, что ее передал носильщик портшеза, который сразу удалился, не сказав ни слова.
Содержание записки привело Бута в крайнее замешательство, и в первую минуту он соотнес заключавшийся в ней совет с предостережением Аткинсона, однако по более серьезном размышлении не мог сколько-нибудь убедительно согласовать последние две строки этого, если его можно так назвать, поэтического послания с какой-либо угрозой со стороны закона, которой он имел основание опасаться. Никак нельзя было сказать, будто Мерфи и его шайка покушаются на его невинность или добродетель, и точно так же они не собирались причинить ему вред под какой бы то ни было видимостью расположения или дружбы.
После долгих раздумий ему в голову закралось довольно-таки странное подозрение: он решил, что его предала миссис Эллисон. С некоторых пор у Бута сложилось не слишком высокое мнение об этой почтенной особе, и теперь он начал подозревать, что ее подкупили. Ничем иным, ему казалось, нельзя объяснить столь странное вторжение в их комнаты мнимого сумасшедшего. И стоило только этой догадке возникнуть, как она тотчас стала подкрепляться все новыми доводами. Так, например, ему вспомнилось вчерашнее игривое поведение миссис Эллисон и то как она подтрунивала над его тревогой, вызванной новостями, которые принес сержант.
Все подозрения Бута были, конечно, нелепыми и не только не подтверждались поведением миссис Эллисон, но даже не согласовывались с ее нравом; однако же это было единственное объяснение, пришедшее ему тогда на ум. Мысль эта, безусловно, заслуживала порицания, однако в том, что он с такой готовностью ухватился за нее, не было, конечно же, ничего противоестественного: ведь постоянная тревога настолько мучительна, что разум всегда ищет способа избавиться от бремени путем предположений, путь даже самого сомнительного свойства, и в таких случаях неприязнь или ненависть чаще всего направляют наши подозрения.
Когда Амелия встала к завтраку, Бут дал ей прочесть полученную им записку, сказав при этом:
– Дорогая моя, вы так часто упрекали меня за скрытность, и все мои попытки что-нибудь утаить от вас были настолько безуспешны, что я решил навсегда от них отказаться.
Амелия торопливо прочла записку, которая явно ее встревожила; оборотясь затем к Буту с расстроенным видом, она сказала:
– Судьбе, видимо, доставляет удовольствие пугать нас. Что все это значит?
Затем, еще раз внимательно перечитав записку, она стала так сосредоточенно ее изучать, что Бут в конце концов воскликнул:
– Эмили, как вы можете так терпеливо перечитывать эту чушь? Таких скверных стихов, по-моему, еще никто не сочинял.
– Дорогой мой, – ответила она, – я пытаюсь вспомнить, чей это почерк; готова поклясться, что я его уже где-то видела и притом совсем недавно. – И тут же она в большом волнении воскликнула:
– Я вспомнила! Да ведь это почерк миссис Беннет! Два дня тому назад миссис Эллисон показывала мне ее письмо. Это очень необычный почерк, и я уверена, что никак не могу ошибиться.
– Но если так, – воскликнул Бут, – что же она хочет сказать последними двумя строками своего предостережения? Ведь миссис Эллисон наверняка не собирается предавать нас.
– Не знаю, что она здесь имеет в виду, – ответила Амелия. – Но я намерена выяснить это немедленно, потому что записка от нее, я в этом уверена. На наше счастье она как раз вчера сообщила мне свой адрес и чрезвычайно настойчиво упрашивала меня навестить ее. Она живет совсем рядом, и я отправлюсь к ней немедля.