– Извольте не беспокоиться, сударь, с этим все покончено, – заверил сержант. – Я знаю свое место и знаю, кому должен повиноваться; но прошу вас, сударь, сделайте одолжение, не обмолвитесь ни единым словом о том, что я вам сейчас рассказал, моей госпоже: ведь она, я знаю, никогда бы мне этого не простила, ни за что бы не простила, – я это знаю по рассказам жены. И, кроме того, сударь, не стоит напоминать об этом миссис Аткинсон: она и так все это знает, и даже намного больше этого.
Бут не замедлил отпустить сержанта, попросив его напоследок держать язык за зубами, и тут же направился к жене, которой и пересказал сон Аткинсона.
Амелия сделалась бледна, как снег, и у нее начался такой нервный озноб, что и Буту, заметившему происходящее с ней, тотчас же передалось ее состояние.
– Дорогая моя, – произнес он, впившись в нее исступленным взглядом, – здесь, без сомнения, кроется нечто большее, нежели мне известно. Какой-то дурацкий сон не мог бы так сильно вас встревожить. Я прошу, умоляю вас, сказать мне… действительно ли полковник Джеймс когда-нибудь…
При одном упоминании имени полковника Амелия упала на колени и стала умолять мужа не пугать ее.
– Но что же я такого сказал, любовь моя, – воскликнул Бут, – что могло вас так испугать?
– Ничего особенного, дорогой мой, – отвечала Амелия, – но эта ужасная сцена, которую я увидела нынче ночью, до того меня потрясла, что даже нелепый сон, над которым в другое время я бы только посмеялась, и тот бросил меня в дрожь. Обещайте мне только, что вы не оставите меня здесь одну, и я совершенно успокоюсь.
– Вы можете быть совершенно спокойны, – заверил ее Бут, – ведь я никогда ни в чем вам не откажу. Однако же успокойте и вы меня. Я должен знать, заметили ли вы в поведении полковника Джеймса что-нибудь такое, что было вам неприятно?
– Зачем вам питать такие подозрения? – вскричала Амелия.
– Вы заставляете меня испытывать смертельные муки! – не уступал Бут. – Но, клянусь Всевышним, я все равно узнаю правду. Еще раз спрашиваю – позволил ли он себе какой-нибудь поступок или слово, которые были вам не по душе?
– Дорогой мой, – взмолилась Амелия, – как вам могло прийти в голову, что мне будет неприятен человек, который вам близкий друг? Подумайте только, сколь многим вы ему обязаны, и это сразу же легко разрешит ваши сомнения. Вы, видимо, считаете, что мое нежелание жить у него в доме, свидетельствует о моей к нему неприязни? Нет, дорогой мой, сделай он для вас даже в тысячу раз больше, чем сейчас… будь он не человеком, но ангелом, я бы все равно не рассталась с моим Билли. Ведь это так больно, дорогой мой, это такое несчастье… быть оставленной вами.
Бут пылко обнял ее, не в силах сдержать своего восторга, и, глядя на нее с невыразимой нежностью, воскликнул:
– Клянусь душой, я недостоин вас! Какой же я глупец… и все-таки вы не можете меня осуждать. Если жалкий скупец с такими предосторожностями припрятывает подальше свои бесполезные сокровища… если он не знает покоя, оберегая их… если при одной мысли, что кому-то может достаться хоть самая малая их доля, душа его содрогается от ужаса… О, Амелия, каково же тогда приходится мне, какими опасениями я должен терзаться, когда я охраняю такой поистине драгоценный, не сравнимый ни с какими богатствами алмаз!
– Я не могу с полной искренностью возвратить вам этот комплимент, – вскричала Амелия. – И у меня тоже есть свое сокровище – и я до того скупа, что никто никакими силами не отнимет его у меня.
– Мне стыдно собственной глупости, – продолжал Бут. – Но причиной всему необычайная любовь к вам. Более того, вы сами этому виной. Зачем вы пытаетесь что-то скрыть от меня? Неужели вы думаете, что я затаил бы обиду на моего друга, за то что он справедливо осудил мое поведение?
– О каком осуждении вы говорите, любовь моя? – воскликнула Амелия.
– Так ведь сержант все мне рассказал, – ответил Бут, – и даже более того, добавил, что и вы обо всем этом знаете. Бедняжка, вы не можете вынести, когда кто-нибудь отзывается обо мне неодобрительно, даже если эти упреки совершенно справедливы и исходят от самого близкого друга. Как видите, дорогая, я догадался, чем вас так разобидел полковник, вам не удалось это скрыть от меня. Я люблю, я обожаю вас за это, и уж, конечно же, я не простил бы ни одного неуважительного отзыва о вас. Но, впрочем, зачем я сравниваю столь несхожие вещи? То, что полковник сказал обо мне – это справедливо и по заслугам, тогда как любая тень, брошенная на мою Амелию, – не может быть ничем иным, как гнусной ложью и клеветой.