– Так ведь это совсем другое дело, – возразил Бут, – а вот хладнокровное убийство я не совершил бы ни за что на свете.
– А по мне, так тут решительно нет никакой разницы, – воскликнул пристав. – Что один, что другой – оба одинаково делают свое дело. Во всяком случае, если джентльмены ведут себя как подобает джентльменам, то я не хуже любого офицера, состоящего на службе у короля, знаю, как мне следует вести себя с ними; в противном случае, что ж, пусть расхлебывают последствия, и по закону это никак не называется убийством.
Бут убедился, что пристав полностью приноровил совесть к требованиям закона и что переубедить его не так-то просто. Отказавшись поэтому от дальнейших попыток, он попросил пристава ускорить его освобождение под залог; тот ответил, что за ним дело не станет, и выразил надежду, что уж теперь он вел себя с Бутом с подобающей обходительностью (если в прошлый раз и было что-нибудь не так), стало быть, его следовало бы за это отблагодарить.
Однако прежде чем завершить эту главу, мы попытаемся разъяснить недоумение, вероятно, возникшее у тех читателей, которые более всего нам по душе (а мы относим к таким самых любознательных из них): как могло случиться, что такой человек, как доктор Гаррисон, прибегнул к услугам такого молодчика, как Мерфи?
Произошло это так: вышеназванный Мерфи был на первых порах писцом в том самом городе, где жил доктор, и, когда кончился срок его ученичества, принялся за собственный промысел, запасшись приличествующей рекомендацией, и прослыл довольно смышленым малым; к тому времени он женился на служанке миссис Гаррис, благодаря чему и она сама и все ее друзья, а в их числе и доктор Гаррисон, начали поручать ему все свои имущественные дела.
Мерфи постепенно освоился в своем деле и стал весьма преуспевать, пока ему не случилось совершить необдуманный поступок, в чем его изобличил собрат по ремеслу. Однако хотя мы и прибегаем здесь к деликатному выражению «необдуманный поступок», поскольку такое происходит сплошь и рядом, но поступок этот был такого свойства, что, если бы дошел до ушей Закона, был бы им осужден со всей строгостью, ибо был ничем иным, как лжесвидетельством и подстрекательством к даче ложных показаний.
Однако обнаруживший правонарушение стряпчий, будучи человеком весьма доброжелательным и не желая пятнать репутацию людей своей профессии, а также считая, возможно, что последствия судебного решения не повлекут за собой никакого вреда обществу, которому нет ни малейшей выгоды от того, кто из двух выиграет дело: А., на чьей стороне право, или Б., на сторону которого мистер Мерфи переместил его с помощью вышеназванных уловок. Мы упоминаем эту подробность лишь потому, что, поскольку собрат Мерфи по ремеслу принимал чрезвычайно пылкое участие в борьбе партий и был пламенным радетелем общественного блага, любой ущерб, нанесенный этому благу, был бы в высшей степени несовместим с его убеждениями.
Вот почему сей джентльмен явился к мистеру Мерфи и, дав тому понять, что в его власти изобличить собрата в вышеупомянутом преступлении, чрезвычайно великодушно объявил затем, что ему не доставляет ни малейшего удовольствия губить кого бы то ни было и что он не питает к мистеру Мерфи решительно никакой вражды. Единственное, на чем он настаивал, – он не станет жить в одном городе и графстве с человеком, запятнавшим себя подобным поступком. Затем он сказал мистеру Мерфи, что готов сохранить эту историю в тайне при двух условиях: первое состояло в том, что мистер Мерфи незамедлительно покинет эти места, а второе – в том, что мистер Мерфи должен своей благодарностью доказать, заслужил ли он такое снисхождение, – а именно, передать своему собрату все те дела, по которым о мог порекомендовать его в этих краях.
Как верно замечено весьма умным человеком, самое обычное проявление мудрости в этом мире состоит в том, чтобы из двух зол выбрать меньшее. Читатель поэтому может не сомневаться, что мистер Мерфи подчинился выбору, предложенному ему добросердечным собратом, и принял условия, на которых ему было обещано сохранение тайны.
Во время этих событий доктор находился за границей, а посему за исключением отъезда Мерфи все прочее оставалось не только для него, но и для всего города, кроме, разумеется, вышеупомянутого собрата, и по сей день неизвестным.
По возвращении доктор, услыхав, что мистер Мерфи уехал, стал прибегать в своих делах к услугам другого стряпчего; однако все еще использовал этого Мерфи в качестве своего доверенного лица в Лондоне, отчасти, возможно, из доброго к нему расположения миссис Гаррис, поскольку мистер Мерфи был женат на ее служанке и притом особенно любимой; поэтому нет ничего удивительного в том, что она, ничего не ведая о рассказанной нами истории и о поведении Мерфи в Лондоне, продолжала оказывать ему покровительство. Читателю, я полагаю, не покажется странным, что доктор, который виделся с этим человеком после его переезда в Лондон всего только трижды и притом лишь по делу, пребывал в таком же неведении относительно его жизни и характера, как неизвестен любому человеку нрав кучера, везущего его в наемной карете. Подобное неведение ничуть не бросает тени на доброе имя и не ставит под сомнение проницательность доктора, который при описанных обстоятельствах пользовался услугами Мерфи; с тем же успехом везущий его по Лондону кучер мог оказаться вором или убийцей.