Ко времени начала работы над переводом «Амелии» мадам Риккобони окончательно рассталась с труппой Итальянской комедии в Париже, так и не снискав успеха на актерском поприще; но к этому времени она уже добилась известности, опубликовав, в частности, роман «Письма миледи Кейтсби» (1759). Поклонница романов Ричардсона и Мариво, увлекавшаяся всем английским и переписывавшаяся с философом Юмом и актером Гарриком, она и большинство своих романов облекала в эпистолярную форму. Писала она легко, быстро и без особых затей и в чувствительных опусах противопоставляла эгоизму и бессердечию мужчин своих героинь, способных к самопожертвованию и бескорыстной любви. Возможно, именно это – контраст поведения Бута и его жены Амелии – и привлекло Риккобони к роману Филдинга, тем более что работа над ее собственным очередным романом – «История мисс Дженни» – никак не ладилась. О том, как был осуществлен перевод «Амелии», она с обезоруживающей или, скорее, обескураживающей откровенностью рассказала в письме к издателю – мосье Юмбло, ожидавшему от нее романа, а получившему перевод; издатель же, с ведома ли мадам Риккобони или без оного, сказать трудно, счет возможным предварить текст романа этим частным письмом, которое чрезвычайно выразительно характеризует тогдашние литературные нравы и отношение к так называемому авторскому праву, равно как и личность и принципы Риккобони-переводчицы.
Что же касается русского переводчика Петра Берга, то он, ничтоже сумняшеся, в свою очередь присовокупил перевод этого письма к тексту романа; возможно, что он и разделял мнение мадам Риккобони относительно романа Филдинга, хотя по незнанию английского языка сам о нем судить не мог. Поскольку это письмо, помимо прочего, весьма колоритно передает стиль и язык русского перевода, мы сочли возможным привести его текст целиком, тем более что первое русское издание «Амелии» давно уже представляет собой раритет и большинству современных читателей недоступно (письмо приводим с сохранением орфографии и пунктуации оригинала).
«При возвращении моем из деревни, известилась я, государь мой, что вы часто брали на себя труд посещать меня. Я уведомляю вас о моем приезде, однако же не имею ничего нового вам сообщить; мисс Дженни Танвиль все еще при той же тетради, которой начала она мне делать досаду. Я думаю, что очень дурно сделала, предприяв две части. Обширность моего рассудка без сумнения только до одной простирается, потому что Милади Катесби ни малого труда мне не стоила. Вы не осмеливаетесь назвать меня ленивицею, но немедленность моя вас безпокоит: к чему служит, говорите Вы, вычеркипать, раздрать, переписывать безпрестанно. Вы надмеру разборчивы. Я все то напечатаю, что вы ни напишите. Ни что не может быть учтивее сего. Вы напечатаете изрядно; но скажите, пожалуй, кто же станет читать? Разве ничем не обязаны мы публике? Должно ли употреблять во вред первыя ее благосклонности? Должно ли присоединять к своим всегда оказывающимся погрешностям, добровольную нерадивость? Нет: не похвально почитать сочинение оконченным, когда кто уверен, что трудясь еще над оным можно его до совершенства довести. Однако же, как я вас целыя два года беспокою, то желала бы натить средство удовольствовать вас, и чтобы в том успеть, предлагаю я вам дурачество.
Учась по Аглински без учителя, без правил, имея грамматику и лексикон перед собою, не глядя ни на то, ни на другое, перевела я все на оборот (сколько разумела) повесть г. Филдинга. То, что было трудно, оставляла без дальнейшего изследования (sic!); чего я не разумела, казалось мне, что не складно написано (sic!); я все продолжала. Наконец удалось мне измарать большую кучу бумаг, в коих я так изрядно запутывалась, что не возможно было попасть на прямой путь.
Одна особа, гораздо терпеливейшая меня, постаралась его сыскать, собрать и означить все маленькие лоскутки смешанных и разбросанных в моем переводе бумаг и между протчим вздором аглинских моих уроков, отыскала она продолжение сего странного сочинения. Она и присоветовала отослать его к вам; и вот оно.
Я думаю, что в истинну это может весьма несправедливый перевод повести г. Филдинга составить.
Мне кажется она дурна, я вас в том уведомляю; и чаятельно все переводчики такого же были о ней мнения, потому что не удостоили ее трудов своих. Но вам что до того нужды; напечатайте ее; пусть будет, что хочет. Естьли книга сия не понравится, тем хуже для аглинского сочинителя; мы скажем, что она точь в точь переведена (sic!). Естьли станут ее читать, то будем мы выхвалять наше чрезмерное искусство, с которым разпространили, сократили, исправили и украсили наш оригинал. Однакож, как бумагу даром не дают, то советую я вам отважиться только на две части. Одну из них продайте *ы скорее, естьли можно будет: другуюж держите в готовности под прессою, и глядя по успехам, издайте ее, или совсем уничтожте. Остаюсь, государь мой, с совершенным почтением, покорная ваша услужница