Глава 1. Цветок, что раскрывается в тумане
Глава 1. Цветок, что раскрывается в тумане.
Э̀вдиал давил в себе крик. Давил снова, как делал десятки раз до этого. Давил желание предупредить об опасности ничего не подозревающих жителей деревни, еще спящих в столь раннее время.
Пока желание действовать клокотало внутри, блуждало, пытаясь найти выход, тело Эвдиала застыло как глыба льда. Недвижимое и продрогшее, скованное нерешительностью, страхом и холодом поздней осени.
Густой предрассветный туман-сообщник окутывал в низине деревянные домики, словно убаюкивая, и скрывал в лесу почти три десятка людей. Они называли себя Братством Ма̀нфоса, считали себя семьей и чтили лишь собственные законы.
Но другие, все, кого Эвдиал встречал в своей жизни, называли их сбродом, бандой убийц или шайкой ублюдков.
Эвдиал был манфосом сколько себя помнил. Его братья были ему семьей, заботились о нем, защищали и оберегали. Потому Эвдиал не мог объяснить себе природу терзающих его предательских мыслей. Не мог понять, почему так хочет остановить своих братьев и почему в глубине души согласен со всеми, кто осыпает их бранью и желает им смерти.
Стояла оглушительная тишина. Такая, что у Эвдиала звенело в ушах. Он знал, что мог нарушить ее. Крикнуть или вскочить на лошадь и понестись вниз, к домикам. Его бы не успели остановить, и даже если бы решились сбивать стрелами, поднявшегося шума хватило бы, чтобы всполошить собак.
Эвдиал воображал подобные картины едва ли не каждое нападение. И так точно и ярко представлял себе это, что порой ему казалось, что все события уже свершились.
— Эвдиал, — голос Та̀вуса, их главаря, был тихим и вкрадчивым. Проникал в самое нутро, словно чувствовал чужое неподчинение и сомнение, и хотел затоптать, заморозить не только тело, но и все живое внутри.
Эвдиал обернулся, но ничего не сказал – сейчас было нельзя. Не брыкались даже тренированные лошади, молчали дети. Любая мелочь могла все испортить. Эвдиал боялся того, как сильно этого желал.
Тавус улыбался. Уголки его губ лишь слегка изгибались, но медовые глаза излучали тепло даже в предрассветном сумраке. Эвдиала это тепло жгло. С такой же теплотой во взгляде Тавус мог отнимать жизни.
Эвдиал был ребенком, не старше пяти лет, когда Тавус, едва завладевший властью в братстве, казнил пятерых за нарушение кодекса. Сам Тавус тогда только прошел обряд посвящения, и некоторые сочли его слишком неопытным, несмотря на то, что погибший главарь назначил его своим приемником. За сомнения братья поплатились жизнью, но после этого случая никто больше в Тавусе не сомневался.
Никто, кроме Эвдиала. Крики бывших собратьев до сих пор слышались ему в скрипах колес и свисте стрел. Но больше чем жестокость, Эвдиалу запомнилась улыбка Тавуса в тот момент.
— В следующий раз уже пойдешь с нами, — Тавус протянул веревку. Эвдиал взял ее и расслабился, только сейчас ощутив, как был испуган. Словно Тавус действительно прочитал его мысли и был готов казнить на месте. Главарь одобрительно сжал Эвдиалу плечо и двинулся дальше, ступая тихо, как дикий лесной кот.
Эвдиал поймал на себе колкие, завистливые взгляды своих одногодок Гѐйза и Ко̀рцала. Они тут же отвернулись, стоило Эвдиалу взглянуть и не сказали ни слова, но их недовольство витало в воздухе.
Гейз и Корцал, достигнув восемнадцатилетия, вместе с Эвдиалом должны были пройти этим вечером обряд посвящения. Обряд был чертой, который менял жизнь Манфоса навсегда. Из ребенка, помощника, ученика он превращался в мужчину, полноправного члена братства.
В убийцу, добавлял про себя Эвдиал.
Все трое должны были пройти обряд, но одобрение Тавус высказал лишь одному.
Эвадиал бы с радостью поменялся с Корцалом и Гейзом местами. А еще лучше никогда бы не проходил этот обряд. От одной мысли его начинало тошнить. Эвдиал ненавидел конец осени.
— Приготовиться, — шепнул Тавус. Он отошел на добрых пять метров, но его голос, всепроникающий, Эвдиал слышал всегда.
Тавус поднял кинжал, и почти три десятка человек замерли, затаив дыхание.
Эвдиал закрыл глаза. Ему хотелось оказаться одному и далеко отсюда, хотелось, чтобы время остановилось. Чтобы не случилось ни нападения, ни обряда. Но время не было живым, потому ни одно человеческое желание его не заботило.
Тавус резко опустил кинжал, и толпа сорвалась, как дикие гончие. Поднялся гул, сплетенный из жадных улюлюканий и предвкушения крови. Залаяли испуганные собаки, но первые налетчики уже оказались в черте деревни и точными отработанными движениями заставили собак замолчать.
— Манфосы! — раздался голос из деревни. — Это Манфосы!